Начало цикла.
Предыдыдущий пост цикла.

На сессиях (в среднем раз в неделю) Лара говорила, что она не вправе дистанцироваться от ситуации, что она должна быть полностью в неё погружена и воспринимать её как часть своей личности. Она говорила, что дистанцирование от ситуации тяжёлой болезни матери даже на короткое время это предательство по отношению к самому дорогому ей человеку.  И снова мы проходили через оценку того, что это убеждение – следствие автоматической мысли «Я могу считать себя достойным человеком, только если у меня не будет жизни отдельной от жизни мамы». И в очередной раз я повторял вопрос:
— Откуда вы это знаете?
— Мама это самое дорогое, что у меня есть, — отвечала Лара, — она вправе ждать, что каждую минуту своей жизни я буду посвящать ей, если не физически, то хотя бы в мыслях.
— Когда вы делаете это, — спрашивал я, — вы чувствуете облегчение?
— Нет, — говорила Лара, — это предчувствие глубокого горя.
— С этим предчувствием жить тяжелее?
— Намного тяжелее.
— Вы говорите маме об этом?
— Нет, об этом нельзя говорить, мама будет огорчаться.
— Значит, то, что вы постоянно — физически или мысленно — находитесь в ситуации маминой болезни, не облегчает её состояние?
— Нет.
— А делать что-нибудь необходимое для работы или для мамы в предчувствии глубокого горя вам труднее?
— Конечно.

Одно из помещений в клинике С.С. Корсакова, в котором проводились наши беседы с Ларой.
Фото:  Татьяна Барлас

— Может ли быть, что из-за этого вы будете нужные маме вещи делать медленнее или совершать ошибки?
— Медленнее – наверняка, но если я замедляюсь в достаточной мере, то ошибок я не совершаю.
— Когда вы делаете то, что нужно маме медленнее, она это замечает?
— Да. Она говорит: «Куда ты пропала?», или: «Почему ты на всём застреваешь?», «Почему мне приходится долго ждать?»
— Не значит ли это, — сказал я, — что если вам удаётся дистанцироваться от ситуации, не думать о ней какое-то время, поговорить с каким-нибудь человеком о других интересующих вас вещах, вы чувствуете облегчение, и, значит, то, что маме нужно делаете быстрее и более точно?
После такого вопроса обычно следовала пауза, после которой Лара говорила:
— Да, мы уже не раз обсуждали это. Я знаю, что маме полезнее, чтобы я время от времени дистанцировалась от ситуации, и на какое-то время мне это удаётся, но потом меня возвращает в ситуацию чувство вины.
— Разве есть вина в том, что вы лучше справляетесь с тем, что маме нужно?
— Мы уже об этом говорили, — отвечала Лара, — я уже соглашалась, что вины в этом нет и дистанцироваться от ситуации разумно. Сейчас мы поговорим о чём-нибудь другом, о театре или поэзии и я из ситуации выйду. Но опыт показывает мне, что я в неё снова вернусь.
— Речь не идёт о выходе из ситуации, — говорил я, — из такой ситуации выйти невозможно. Нужно только от неё отдалиться, чтобы сохранить собственную жизнь и не находиться в постоянном ожидании катастрофы. Это и есть дистанцирование.
— Конечно, — отвечала Лара, — мы уже об этом говорили.
Подобного рода диалог для сохранения необходимого уровня дистанцирования от ситуации приходилось повторять раз в неделю или 10 дней. Лара привыкла к этому ритму и приходила сразу после того, как начинала думать, что в её жизни нет ничего, кроме катастрофической ситуации. Это нельзя было назвать эффективной терапией, это была психотерапия поддерживающая, позволяющая без возникновения личностных расстройств нести тяжкий груз посвящения себя матери, потому что дистанцирование позволяло видеть и другие аспекты жизни.
Я привык, что раз в неделю, в 10 дней, в две недели я должен провести сессию поддерживающей терапии. Лара ожидала этих сессий как спасения от ощущения невыносимости. Сценические и поэтические увлечения Лары облегчали мне достижения дистанцирования, а иногда я просил её прийти с подругой и спеть мне после окончания сессий что-нибудь из того, что они пели раньше. Переключение на поэтические паузы, воспоминания о спектаклях, любимые романсы    в этом случае не вызывали чувства вины, Лара считала, что она пришла к врачу и исполняет его назначения.
Работа с Ларой приобрела  некоторую монотонность, и я понимал, что до разрешения кризиса я не добьюсь стабильного результата. Кризис разрешился, хотя разрешился трагически. Когда на работе Лара взяла трубку во время очередного маминого звонка, она услышала фразу, которую всегда ждала и всегда боялась: «Вызови скорую помощь и приезжай».  Лара позвонила 03, потом бросила заведующей отделом: «Маме плохо, я ухожу!» и выбежала из здания, не дожидаясь ответа. Стоянка такси была поблизости, она вскочила в первую свободную машину и сказала: «Скорее, пожалуйста, моя мама умирает». Не знаю, на каждого ли водителя подействовали бы такие слова, но тот водитель оценил трагичность положения, и Лара оказалась дома ещё до приезда скорой помощи.
Давно проинструктированная мама уже приняла грамм аспирина, впрыснула в ротовую полость спрей нитроглицерина. Лара измерила маме артериальное давление, и во время измерения уловила многочисленные экстрасистолы. Лара не успела дать маме препарат с антиаритмическим действием, когда в дверь позвонили. Вошедший врач был молод, хорош собою и Ларе это не понравилось, он не внушал доверия. Но он повторил процедуры, сделанные Ларой,  и записал кардиограмму.
— Где у вас стол, на котором можно писать? – спросил врач.
Лара вышла с ним в соседнюю комнату, он сел за стол, вынул какой-то бланк и сказал:
— Я пишу направление в кардиологическую больницу. Это инфаркт. Но вам повезло,  у меня в машине реанимационное оборудование и я твёрдо вам обещаю, что в реанимацию кардиологического стационара она поступит в состоянии, в котором ещё можно оказывать помощь. Сотрите с глаз слёзы, — приказал врач, — я скажу вашей матери, что имеется подозрение на инфаркт, что это именно инфаркт ей скажут уже в стационаре.
По рассказу Лары всё дальнейшее она воспринимала как во сне. В квартиру поднялись два санитара с носилками, врач попросил Ларину маму подписать согласие на госпитализацию. С третьего этажа носилки снести было не долго.
— Я поеду с вами? – спросила Лара.
— Конечно, — сказал врач, — не можете же вы оставить мать до того, как она окажется в реанимации.
Он поглядел на Лару сочувственно и сразу стал казаться симпатичным.
Лара позвонила мне домой часов в восемь вечера.
— Я в кардиологической больнице, — сказала она, — мама в реанимации, у неё инфаркт миокарда. Если разрешат, я посижу здесь до утра, а потом, если отпустят с работы, я хотела бы зайти к вам в лабораторию.

В таком реанимобиле маму Лары доставили в больницу.
Фото:  PNV

— Конечно, — сказал я, — а если не сможете зайти, регулярно мне звоните и сообщайте все новости.
Лара не зашла в лабораторию, она сказала по телефону, что маме становится хуже, что с работы её отпустили на три дня, и она всё это время буде находиться в больнице. Трёх дней не потребовалось. В начале третьего дня, около 11 часов,  Лара позвонила в лабораторию  и сказала:
— Мама умерла.
Она сказала это чуть слышно, и я скорее догадался, что она говорит, чем чётко уловил её слова. Лара замолчала, а потом сказала уже более чётко и громко:
— Её увезли в морг.
— В морге нечего делать, приезжайте в лабораторию, и уже здесь я скажу, как я вам сочувствую, и выслушаю всё, что вы захотите сказать мне.
Начиналась работа с горем, а на первом этапе этой работы я ограничиваюсь выражением соболезнования и прошу рассказать мне обо всём произошедшем за последние дни как можно подробнее. Это называется симпатическим слушанием. Моё безграничное сочувствие  выражается только мимикой, позой, реже жестами, отдельные реплики представляют собой скорее исключение. Я предупредил в лаборатории, что все вопросы, для решения которых нужен именно я, нужно обсудить в течение получаса, что потом я, скорее всего, уйду из лаборатории и попрошу Елену Дмитриевну временно взять на себя руководство. Как будто услышав мои слова, Лара появилась в клинике ровно через полчаса. Мне нужно было для этой беседы  помещение с приличной звуконепроницаемостью. Я попросил в амбулатории уступить мне одну из их трёх комнат, и, обняв Лару за плечи, привёл её туда и усадил в кресло.
— Я очень сочувствую вам, Лара, — сказал я и даже позволил себе маленькую шутку: — Как говорят на Кавказе,  ваше горе – моё горе. А теперь рассказываете всё, что было, и рассказывайте подробно, временем я вас не ограничиваю.
И Лара стала рассказывать, описывая буквально каждую минуту, прошедшую после госпитализации матери. Я смотрел на неё со всем сочувствием, на которое был способен, и когда она начинала плакать и пытаться справиться с собой, я говорил:
— Не сдерживайте слёз, это драгоценные слёзы, которые вы дарите вашей матери.  Потом я вам расскажу подробнее, почему плакать полезно, но горе со слезами это лучше, чем сухое горе, — и продолжал слушать её рассказ. Когда она закончила, я сказал:
— Я понимаю, Лара, что для вас это катастрофа,  но я и горжусь вами, вы не потеряли ни сознания, ни самообладания, ни ваша речь, ни ваши движения не были нарушены, хотя ситуация была ещё более трагична, чем в тот раз, когда вы поступили в клинику. Сейчас я отпущу вас,  но вы можете приходить и звонить в любой час, когда вам этого захочется.
Лара плакала и не отвечала мне. Я молча ждал, наконец, она вытерла глаза и сказала:
— Вам трудно себе представить, как мне сейчас тяжело, но, всё-таки, мне стало легче, когда я вам всё подробно рассказала.
— Вы можете рассчитывать на любую мою поддержку.
— Я знаю, — сказала Лара, — и даже сейчас я понимаю, что я вам благодарна.

Продолжение.

Вернуться в LiveJournal к комментариям и вопросам.

Tags: Лара

Posted in Без рубрики