Начало цикла.
Предыдыдущий пост цикла.

Работа горя, которая начинается после потери близкого человека, неоднородна, в ней можно выделить несколько стадий, которые у разных людей имеют разную продолжительность и различаются некоторыми особенностями проявления реакций горевания. Практически всегда, когда человек слышит о смерти близкого, особенно если их близость носила симбиотический характер, на какой-то момент возникает мысль «Этого не может быть!» Это «этого не может быть» может длиться минуты, часы, месяцы или даже годы. Одна из моих пациенток построила сложную концепцию, согласно которой погибшие близкие ей люди не умирали, что слухи об их смерти были ошибочны, что они просто живут в других городах и связь с ними по разным причинам затруднена.
Когда осознание всё-таки наступает, следует очень тяжёлый шок, обычно кратковременный и сменяющийся собственно стадией горевания. Горевание всегда включает в себя картину тоски и печали, иногда с приступами бурного протеста против произошедшего, поисками виноватых, и после того, как такие поиски прекращаются, в основном наблюдается типичная картина более или менее длительной депрессии. Выход из горевания облегчается, если человек, перенесший потерю, начинает думать, чего бы хотел от него умерший и начинает действовать в плане этого воображаемого желания, иногда с ощущением, что ушедший видит его и доволен его поведением.
Реакция отрицания маминой смерти у Лары была длительной и бурной. На работе она по-прежнему садилась возле телефона и говорила: «Я буду первой брать трубку». Лара работала в издательстве только до первого телефонного звонка. Если раздавался телефонный звонок, она громко вскрикивала: «Ей опять плохо!», и, хотя звонок был адресован не ей, говорила громко, а иногда еле слышным шёпотом: «Я вынуждена уйти, мне нужно заняться мамой».

«Я буду первой брать трубку».
Фото:     ambimb

В таких случаях она всегда ехала домой на такси и, не обнаружив матери дома, начинала наводить справки  в службе спасателей, в милиции у дежурного по городу, звонила во все крупные больницы, чтобы узнать, не поступала ли в эти больницы её мать. Нигде не найдя своей мамы, она плакала и засыпала в слезах. Она звонила мне на следующий день, рассказывала обо всём, и говорила:
— Сейчас я понимаю, что мамы нет, но я боюсь, что это будет повторяться каждый раз, когда зазвенит звонок телефона в издательстве.
Она говорила со мной сквозь слёзы и каждый раз я ей говорил:
— Слёзы не мешают горю, слёзы даже полезны. Но мамы нет и бессмысленно ожидать её возвращения.
Лара приходила ко мне не реже раза в неделю и говорила что, конечно, она знает, что мама умерла, но может бежать вдогонку за троллейбусом, в который села женщина, похожая на её мать. Я не убеждал её, я каждый раз выражал ей сочувствие, говорил о том, что её мать была прекрасным человеком и очень многим её не хватает, но её нет и больше не будет никогда.
Лара соглашалась со мной, но когда она возвращалась домой, её вновь одолевали сомнения, она долго не спала, прислушивалась в ожидании каких-то вестей о маминой судьбе, и засыпала обычно под утро. Осознание неотвратимости потери приходило постепенно, Лара всё реже начинала искать мать или ожидать её. Дольше всего оставалась реакция на телефонный звонок в издательстве.  Я позвонил директору издательства и спросил, сколько времени они в состоянии это терпеть, и директор ответил: «Лара  прекрасный работник и когда телефонного звонка в её комнате нет, она в общем справляется с работой. Я думаю, что месяца два-три мы будем с этим мириться, потом мы будем настаивать на её обращении к врачу». Но директору не пришлось на этом настаивать. Лара пришла ко мне в лабораторию, сказала: «Мама умерла» и в шоке повалилась на кушетку. Она не просто плакала, она бурно рыдала, потоки слёз замочили простыню, которой была покрыта кушетка.
— Плачь, — говорил я, — плачь, Лара, это полезно.
Постепенно её рыдания затихли, и она спросила меня:
— Что вы сейчас делаете?
— Я готовлю статью в журнал, — ответил я.
— Моё присутствие вам не мешает?
— Нет, если вы не будете меня отвлекать.
Тихо плача она просидела у меня в кабинете часа два и потом спросила:
— Вы ведь не бросите меня? Мне очень тяжело, и я надеюсь только на вашу помощь.
— Горевание должно пройти через все стадии своего развития, — сказал я, — вначале вы считали, что мама жива, потом ваше горе стало невыносимым. Я буду проводить с вами психотерапевтические сессии, и это облегчит тяжесть страдания, может быть, сократит его продолжительность, но эту стадию горевания вам тоже придётся пережить.
— Я вам верю, — сказала Лара, — я рассчитываю на вас.
Она снова заплакала, и я спросил её:
— Когда эта тяжесть и тоска пройдёт, что вы будете делать?
— Я не знаю, — ответила Лара, — я ещё не думала об этом.
— А как вы считаете, ваша мама думала о том, как вы будете жить после её смерти?
— Она даже говорила об этом. Она говорила: «Лара, тебя нельзя быть одной. Я не думаю, что что-нибудь путное выйдет из твоих сценических опытов, но ты окончила курс по школе Станиславского, из тебя мог бы получиться хороший теоретик театрального искусства. Эта работа считается вполне достойной. А при такой работе ты всегда будешь на людях, и ты не сможешь непрерывно плакать».
— А что вы по этому поводу думаете, Лара?
— Наверное, я вернусь в студенческий театр МГУ и спрошу их, могут ли они что-нибудь для меня сделать.

Всё время, остающееся после работы, Лара делила между театром и моей лабораторией. Она начала расспрашивать сначала Елену Дмитриевну, а потом и других  сотрудников о том, чем занимается лаборатория, и не может ли она быть полезной. Лара не имела необходимых знаний, но Сашенька, Елена Сергеевна и, прежде всего, Елена Дмитриевна, начали поручать ей небольшие кусочки работы, каждый раз объясняя, что означает эта работа, что мы узнаем, когда её завершим. Но когда работа лаборатории кончалась, Лара неизбежно спрашивала меня:
— Феликс Борисович, у вас не найдётся времени поговорить со мной?
Я никогда не отказывал ей в этом, это не были психотерапевтические сессии, это были длительные беседы, в которых Лара рассказывала о себе всё, что могла вспомнить.  Однажды она мне сказала:
— Сегодня мне впервые после маминой смерти удалось сыграть в нашем театре маленькую сценку.
— Это хорошее начало, — сказал я, — ваша мама была бы довольна.  Время идёт, и с каждым днём вы будете всё дальше и дальше от маминой смерти. Между её смертью и вашей жизнью  возникнет и будет всё увеличиваться дистанция.
Из Лариных глаз снова покатились слёзы и она спросила:
— Вы не думаете, что такая дистанция будет предательством по отношению к маме?
— Почему? Разве мама не хотела вам добра? Разве мама не считала, что вы многого сможете в жизни добиться?  Слёзы работе не помеха, гормоны стресса постепенно будут уходить со слезами, вы ещё многие годы будете чувствовать эту потерю. Но вы – отдельная личность, вы не часть вашей мамы, и как отдельная личность, вы будете продолжать жизнь.
— Иногда мне кажется, — сказала Лара, — что смерть мамы заслонила всё остальное.
— Каждое событие, — ответил я, — имеет свой масштаб. Смерть мамы это событие большого масштаба, но весь мир она заслонить не может. Масштаб даже такого события ограничен, и то, что происходит с вами сейчас, можно назвать генерализацией события.
— Я не могу видеть машины скорой помощи, слышать звуки их сирен,  мне кажется, что кто-то сейчас умирает, и что это опять имеет отношение ко мне.
— Вряд ли это верно. Мир не сосредоточен на вас, ваши страдания в значительной степени происходят из-за того, что вы ощущаете себя центром мира. На карте событий вы всегда ощущаете себя главной точкой. Если смотреть всегда через себя, вы будете видеть искажённую картину. Если отход во времени или пространстве от произошедшего горя назвать дистанцированием, то умение видеть себя одной из многих точек на карте ситуации можно назвать децентрацией. Каждый раз, когда вам будет приходить в голову мысль о масштабе перенесенной утраты, подумайте, что мир даже для вас не сводится к этому событию. Вокруг вас есть другие люди, и вы занимаете на карте ситуации такое же место, как они. И когда такая децентрация станет привычкой, вы научитесь делить своё горе с другими людьми и приходить к ним на помощь, если они будут испытывать горе. Я думаю, что вам следует звонить мне ежедневно и рассказывать, что с вами происходит. Мы снова начнём встречаться раз в неделю, и через месяц-два вы снова вернётесь к обычной жизни.

Слева здание, где располагался студенческий театр МГУ, снимок второй половины 1980-х.
Фото Павел Створа с сайта pastvu,

— Разве может быть жизнь обычной, если я столько плачу?
— Сухое горе значительно тяжелее, я вам это уже говорил, а желание плакать постепенно исчезнет.
Через день Лара сказала мне:
— У меня два события – в театре мне дают небольшую роль, а из Америки позвонила моя старшая сестра. Она звонит очень редко, а в этот раз впервые пригласила меня в гости. Она говорила со мной тепло, она выразила ещё раз мне сочувствие, как будто бы это была только моя мама. Она объяснила мне, что я должна делать, чтобы получить визу, и предложила прислать мне денег, если мне не хватает средств на поездку. Я очень удивилась, это так на неё не похоже.
— Может быть, она считала, что вы так заняты заботой о родителях, сначала об обоих, потом о матери, что у вас не хватит сил и чувств ещё и на неё?
— Да, — сказала Лара, — когда-то она говорила так.

Продолжение.

Вернуться в LiveJournal к комментариям и вопросам.

Tags: Лара

Posted in Без рубрики