Donate - Поддержка фонда Ф.Б.Березина

И.П.Лапин «Задушевная Италия». Часть 2

СОДЕРЖАНИЕ второй части

 

«Вежливость отдаляет!» Открытие в Падуе

Нет, не Моцарт

Venezia

Остров Мурано

Остров Сан-Микеле

Кладбища у нас

В Пушкине

На Охте

Во Львове

Вивальди жил где-то здесь

«Скорая помощь» у них была?

Дворец дожей

Гид надула!

Бегом за куклой

Bologna

Святой Петроний

Проба итальянского

«ВЕЖЛИВОСТЬ ОТДАЛЯЕТ!» ОТКРЫТИЕ В ПАДУЕ

Это что за изречение? Парадокс? Кто-то из мудрецов? Услышал этот «постулат» от нашего таланта. У нее бывали неожиданные и «очень уж оригинальные» определения. Было неясно: это свое или где-то вычитала. Держала в «резерве главного командования». Настолько необычные, что пару раз казалось, что ее заносит. Абсолютно здоровой психики ведь не бывает! А среди незаурядных людей «пограничники» — между нормой и ненормой — совсем не редкость. Один наш остряк тиражировал свою шутку: «Все великие люди со странностями». И она пользовалась неизменным успехом. Даже у скептиков.

Проснулся рано-рано. Еще пяти не было. В окне темень. Конечно. Не белые ночи. Однажды вспомнили, как мучались в Архангельске. Она была как-то в июне с группой студентов. У него в мае лекции в мединституте. Что только не делал, чтобы заснуть. Накрывался с головой одеялом. Лицо зарывал в подушку. Завязывал на лице полотенце. Нет, даже не дремлется. Вспомнил своего школьного товарища, который, бедняга, до того домучился, что взял карнавальную маску, зашил плотно прорези для глаз, затянул на затылке резинкой, и только тогда хоть пару часов ночью спал. Изобретатель! «Жизнь заставит, станешь изобретателем», — отстреливался он. Хотя мы и совершенно всерьез восхищались его изобретением. Во всех других затруднениях он, насколько мы знали, был неумехой.

Если честно, голос ее вчерашний почти снял сон. Звучал и звучал в голове. Красиво звучал. Ничего не скажешь.

Еще семи не было, он, выбритый, свежеумытый, «при полном параде» (всего лишь свежая голубенькая рубашка) медленно, почти на цыпочках, шел по коридору ее этажа.

Дверь приоткрыта. Сквозняк? Так устала, бедняга, что забыла закрыть на ключ.

Или специально оставила открытой? Вход свободный? Тебя ждут! Может, даже с вечера. Намек? Прелюдия? Размечтался! Войди для начала.

Тихонько вошел. Она не спала. Миг, и… ее лицо озарилось восторгом и каким-то радостным удивлением. Словно увидела перед собой кого-то из кинозвезд. Кому здесь появляться «совсем не полагалось». Только если ошибся дверью.

Шустрым воробышком выпорхнула из-под одеяла. Размашисто откинула его.

И шмыг к окну. Голенькая. Только яркие бордовые мини-трусики. Как она изящна! Как сложена! Движения красивые.

Художественная гимнастика в детстве не пропала даром. Могла давать мастер-классы топ-моделям перед подиумом и молоденьким студенткам в длиннющем коридоре главного здания нашего университета. Там далеко видно. И пусть ходят себе, гарцуя, на радость славному коллективу. Красота учебе не помешает.

У нашей героини походка даже красивее, чем у балерин на улице. Та идет, тянет носок, от бедра шаг. За версту видно, что балерина. Даже когда пожилая. Красиво-то красиво. Но как-то для улицы неестественно. Дрессура чувствуется. Как номер отбывает. Улица — не сцена. Для чего здесь так театрально ходить!

Рывком задернула штору. Зачем? Перед окном густая — неба не видать — листва магнолии. Никакой снайпер не будет так рано на дереве прятаться. Тем более папарацци. Не принцесса, не кинозвезда, чтоб охотиться за снимком. Может, выпорхнула собой поразить. Или красивые, как в журнале мод, трусики. Шик!

В два прыжка обратно под одеяло.

— Ну вот. Ты здесь. Мы вдвоем. Как я ждала это утро. Всю жизнь. Как только познакомились. Скорее, скорее иди ко мне. Родной!

С разбега, тройным прыжком он к ней. Только сбросил сандалии, и второй толчок у стула. Плюхнул вещички. Приземление. У нее в ногах. Скорости, наверно, рекордные. Их лица сияют. Свет из глаз какой-то особенный.

И… вдруг! В тишину, в эту особенную тишину грубо ворвался резкий громкий звук. Бесцеремонно. Телефон! Так рано? Тревога? Пожар? Международный?

Ошибся кто? Администраторша срочно хочет проверить паспорт или визу?

Оторопели. Она как бы замешкалась. Как не хотелось брать трубку. Надо же умудриться позвонить в такую рань? Иностранке! Звонок такой резкий, противный, навязчивый. У нас таких аппаратов не бывает. Может, только в пожарных командах.

— Да. Слушаю. Верно, в Падуе. Второй день. Все нормально. Прием чудесный.

И потом совсем другим, не своим голосом, с какой-то покорностью, приглушенно, еле произнося слова:

— Ой! Спасибо бо-о-лылое! Спасибо о-о-гро-о-мное. — Как заискивает. — Прекра-а-асно! О-о-чень хо-ро-шо! Все правильно. Нет, не опоздаем. Все успеют вовремя. Ничего не сорвется. Не беспокойся. Не волнуйся. Все сделал правильно. Буду стараться. Завтра. Доклад не надо репетировать. Наизусть, конечно. Там немного. Штук пять слайдов. Просмотрела уже. В зале. Отлично. Не волнуйся. И я тебе. Позвоню, конечно. Ладно, до девяти. Вашего. Спасибо о-о-гро-о-мное еще раз. Мо-ло-дец! Очень-очень помог. До свидания.

Да-а-а! Умудрился попасть в самый подходящий момент. Хорошо еще, что не секундой позже.

Какой у нее голос сейчас был! Не ее. Сколько раз слышал, как она говорит по телефону. Когда она o r нас, из института, звонила. Или у нее в клинике. С родителями, с кем-то из старших у нее в институте, по каким-то своим бытовым делам. Другой голос! Совсем другой! Никогда бы не подумал, что у нее может быть такой голос. Покорность! Подчиненность! Сама мягкость! Вежливость идеальная! С папой римским говорила бы, уверен, не так почтительно. Или с кем-нибудь из Кремля. Что произошло?

Онемели оба. Через пару секунд он, как-то скрючившись, почти прополз к стулу. Как вприсядку. Словно боялся зацецить головой торшер над ним. Вот его вещички. Сел на них. Она подтянула одеяло к шее. Сидит. Как скорчившийся мальчик Микел-анджело. У них в Эрмитаже. Молчат.

«Кина не будет!» «А счастье было так близко…» Не судьба? До звонка была судьба, а теперь не судьба?

Вздохнула. Еще раз вздохнула. На тормозах спустились слова:

— Андрей. Я ему оставила документы. Доделать в консульстве турецком мою визу. Через два месяца мне туда в командировку. Помог.

Вот те на! Явление народу. Пару лет от него ни слуху, ни духу.

Он забеспокоился за неизвестного Андрея. Как же!

— Ты бы позвонила куда, на работу к нему. Узнать. Жив ли? Может, болен. Надо помочь?

— Да нет. Жив. Иногда в праздники звонит Любу проведать. Один раз в прошлом году даже брал ее погулять. Живет где-то на Петроградской, сказали. У очередной мадам.

Она у него шишка. В дирекции Ленгаза. Там мало не платят. Говорили, богатая очень. Может, квартиру купят. Тогда нашу с Любой на Стремянной нам оставит. Хоть какая польза будет.

— Все-таки позвони. Сделаешь доброе дело. Мы же врачи, прежде всего. Вы ведь свои люди. Что бы там ни было. И жалко парня. Ему вряд ли сейчас сладко. Без Любы, без тебя.

— Свой?! Всегда был чужой! Любин отец? Тут большого ума не надо. И сердца тоже. Муж! Официальный. Все оформлено в загсе. Его фамилия в паспорте. Ношу. Колечки. Гости. Свадьба на пятьдесят персон. Дома все разместились. Но он мне никто. Был пару лет любовником. И все. Не ахти какой «свой»! Фиктивный брак. По расчету. Если правду сказать.

— А как же сейчас? Когда видитесь, разговариваете?

— Просто остались друзьями. Не больше.

— Как можно остаться друзьями, если не были ими?

Вспомнил мой друг «Афоризмы» Жванецкого. Недавно купил и так освоил, что часто цитирует. Не так часто, конечно, как своего любимого Губермана. У Жванецкого: «Одно неловкое движение — и вы отец».

Как медленно он, друг мой, в таких ситуациях реагирует. Сам признался как-то.

Да, здесь не наука. Где он выстреливал почти тотчас. И, потом оказывалось, лучшим ответом. На какой способен по размышлению. Или когда шутками обменивались с кем-то. Даже когда острыми и язвительными репликами.

В тот раз он почему-то необычно медленно и детально мне рассказывал. Душа просила, наверно. Облегчить сердце.

Чуть отошел, рассказывал мне, и с тяжкой задержкой сказал:

— Что он был твоим любовником, еще полбеды. Но что ты была его любовницей!

Для такой реакции ему не надо было обладать ни сверхвоображением, ни обостренным слухом или зрением. Он продолжал рассказывать, что он ей тогда говорил.

— Это твое, ваше дело. Только как-то жаль тебя. Что так заискивающе с ним говорила. Как лебезила. Как рабыня перед господином. Независимый человек! Такой облик тебе очень шел. Не с премьер-министром говорила. Не с папой римским.

И потом, извини. Ты сама сказала. Я ни о чем, как всегда, не спрашивал. Но никак не пойму. Почему и в чем «фиктивный брак»? «По расчету». В чем расчет?

Мы знаем, бывает расчет прописаться в Москве или в Питере. Закрепиться. Из провинции вырваться. Бывало, «через брак» перебраться за границу. В Америку или Израиль. Были случаи, когда наши дурочки выходили замуж за своих однокурсников — граждан африканских стран. Лишь бы уехать за границу. Африка — та еще заграница! Послушать наших, кто там работал пару лет. Где только наши врачи не работали! И в Марокко, и в Конго, и в Центральной Африканской республике. Когда оттуда уже съехали, узнали, что царь тамошний был… людоедом. Так что и наших бедняжек мог съесть. Заграница. Мало ли еще каких расчетов не было! Что у вас?

Всегда бывали и финансовые мотивы. Как без них! Тем более сейчас. Выходили замуж за богатых и богатеньких, за бизнесменов и банкиров, молодых и старых, за тех, кого тогда стали называть VIP-персонами. В чем бы они не считались У1Рами. А у вас? Андрей твой ни на одного из тех не тянет. И ты — по совместительству с медициной бизнес-леди. Большой оборот в вашей фирме, рассказывала. В чем же расчет?

Какой-то туман! Если с самого начала знали, что брак фиктивный, для проформы (бог с ними, с причинами и мотивами!), для чего запузырили свадьбу на… пятьдесят человек? Сама рассказывала. Сделали бы скромно. Только для своих. Человек пять-десять. Родных и близких. Сколько тратиться! Сколько людей обманули! Они же тратились. На подарки. На цветы. Кто-то из девушек даже, наверно, новое платье сшил! Специально для вашей свадьбы. Времени сколько. Человеко-дней. Напрасно все тратили. И как им дальше в глаза смотреть? Ведь сослуживцы, коллеги. Не могу понять.

— Это все свекровь! Настояла. Как же! Любимый сыночек женится! Событие мирового масштаба. «Мы за ценой не постоим!» Старалась. Стряпала. Принаряжалась. Все равно не настоящее.

— И квартира! Ты сама рассказывала, что тебя все знакомые называли чудо-дизайнером. Богиней интерьера. Так ты все сделала в вашей квартире. Своими руками. Перепланировала. Модерная мебель. Модные шторы. Светильники. Ни у кого такого не было. И ты все это делала, зная, что брак фиктивный? Что он ненадолго. Не один раз говорила мне, что «с самого начала знала, что это все фикция». Нормальный мозг не в состоянии это понять! Может, надо быть каким-то экстрасенсом или магом?

Чем же у вас отличалось от настоящего? Как вы себе думали? Сейчас думаете?

Похоже, что замешкалась малость. Чуть оробела. Или потеряла свой обычный жесткий контроль над собой. Превратилась в свою противоположность.

— Это я специально.

— Не пойму. Специально что? Для чего? Здесь? В разговоре по телефону!

— Чтобы вежливостью еще больше отдалиться от него. Как бы совсем незнакомые люди. Вежливость! Она ведь отдаляет. Со своими людьми вежливо, как с официальными лицами, говорить не будешь. Так лучше.

— Вот те на! Никогда не знал, что вежливость отдаляет. Скорее наоборот.

С вежливым человеком сразу приятно начать говорить. Располагает. Готовность какая-то понять друг друга. Презумпция согласия! По аналогии с презумпцией невиновности. И риска, что нарвешься на грубость, меньше. Не обидит. Не оскорбит.

— Нет! Вежливость разъединяет! Дальше друг от друга люди становятся. Незнакомые люди ведь всегда вежливы между собой. А вот приятели, друзья, коллеги! Совсем другое дело. Проще. Без подчеркнутой вежливости. Без любезностей. Свои. Все проще.

Никогда он такого не слышал. Не задумывался. Все с вежливостью у него с детства устоялось. Ревизии не требовалось. Не сомневался никогда. А тут что-то совсем новое! Необычное. Нелепое поначалу. Вывернутое. Что же. Сколько людей — столько мнений. Сам сколько раз это говорил. Себе и другим.

А у них сейчас? Были они как близнецы. Сиамские — не сиамские, не суть. Душа пополам. Во всем до сих пор. Теперь, значит, появилось и разное? Почему на этом, на вежливости, споткнулись? Может, дело не в вежливости? В Андрее. В ее анамнезе? В «неопубликованных трудах», как мой друг подшучивал над собственной «философией». Имеет ведь его подруга право на оригинальное мнение?! Тем более на такую мелочь, как вежливость. Когда кругом такие события происходят. Вежливость тут погоды не делает. Но какая досада, что такое утро сорвалось. Как сказка начиналось. Такое раз в жизни, наверно, случается. «Вежливость разъединяет»? Дай Бог полегчает.

Не сошелся свет клином на том утре.

Все-таки что-то чуть-чуть надломилось у него внутри. Умом такого не понять. Аршином не измеришь. «А Мап Unknown» — первая американская большая книга, что он прочел. «Человек неизвестный». Для очень взрослых. Ему, студенту-медику, ее почему-то дал читать профессор Павел Викторович Терентьев, декан биофака их университета. Почему? Зачем? Не было с ним никаких разговоров в людях. Только о его любимых лягушках. И как рыб правильнее классифицировать. Автор книги — известный хирург американской армии. Что это его на философию и психологию свернуло? А Павла Викторовича? Из всей книги мой друг запомнил, говорил, только название. Как мораль. Как кредо. «Неизвестный!» Непознаваемый. Чему ж удивляешься?

Надо было очутиться в Италии, чтобы узнать ее и такую! Оригинальную. В своем «Вежливость разъединяет!».

Но кто он, Андрей? Ей? Сейчас. «Тень отца Гамлета», — однажды сказала. Что это значит? Что имела в виду? Он вопросов не задает. Тем более в таких случаях. А что она, эта тень, делала у Шекспира? Не искать же «Гамлета»? Такое выражение давно уже оторвалось от Шекспира. Живет отдельно. Что-то призрачное? Потустороннее? Чего реально нет? Так Андрей же есть! Сказала и сказала. Может, потом когда-нибудь вернется к этой «тени отца Гамлета»?

А кто он сам, мой друг? Ей? Сказала ему как-то:

— «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь. Я знаю, я». Это из «Моцарта и Сальери». Шутила? Кокетничала? Нет, произнесла очень серьезно. После долгого вздоха.

НЕТ, НЕ МОЦАРТ

Он, разумеется, догадывался, что он — не Моцарт. И она не сомневалась, что она не Сальери. Но как приятно звучит! Что не запрещается, то разрешается! Так? Почему же нельзя называть (не считать!) друг друга любыми именами? Даже великих. Но они как-то договорились. По возможности не уподобляться книжникам и не шпарить цитатами. Не показывать свою начитанность. «Ученость свою показать хочут». Не раз вспоминали эту фразу невесты о гостях в «Свадьбе». Своим умом! Своими словами!

Но какие выбрать? Одни подсказывают знания («Знание — сила»). Другие шепчет душа. То нежно, то грозно. Потемки! Чем бы подсветить?

Не бояться. Не робеть перед всезнайками книжного. Цитаты — это же только память! И везение: получить от судьбы в подарок те книжки плюс время их прочесть. Они так и держались. Анекдоты — не в счет. Они всегда были и оставались вне сравнений. Второе исключение — гарики Игоря Губермана. И не только потому, понятно, что Игорь десятки лет родной друг нашего Моцарта. Без гариков теперь было никак. Умные, ироничные, наперченные фразы из гариков сами приходили первыми на ум в любой ситуации. В гариках было все. И все свое. Лучше чем там, не скажешь. Тут цитирование разрешалось. Приветствовалось. И чужих познакомить с ними. Не все же знали!

Потом как-то раз вернулась к этому Моцарту. Пояснила:

— Ты для меня бесценен. Молюсь на тебя. Как на бога.

Зачем ей было нужно говорить такое? Шуток, доктор, не понимаешь? Очень уж захотелось, чтобы она тебя считала выше всех. Уникальным. Единственным! Несколько Моцартов не бывает! Вот поди и разберись. Или не воспринимать все всерьез? Пропускать мимо ушей? Каким фильтром пользоваться?

Верить — не верить? Как любит-не любит. Гадание на ромашке. Классическое.

Больше ни к Моцарту, ни к Андрею не возвращались. Нет, не запретной темой стало. Просто как рана открылась. Ее и боль от нее уже и забыли. Это еще ничего! Бывают и фантомные боли. Когда ноги давно нет. Ампутирована. А она (!) болит. Даже отдельные пальцы. А у них нога еще есть вроде. Как и здесь без гариков? — «Обида схлынет. Боль утихнет. Остудит рану жгучий йод. А там, глядишь, и жизнь пройдет». Поживем — увидим.

VENEZIA

Когда коллега в университете, местный, услышал, что после Падуи мы отправляемся в Венецию, расцвел, улыбнулся и тепло, так по-особенному тепло, сказал: «Венеция? Всего полчаса поездом». Нас это не смутило: мы уже знали, что завтра рано утром все желающие участники конференции выезжают поездом в Венецию, и пробудут там весь день. «Свободное время». «Экскурсия». На десерт. Но услышать так буднично про Венецию: «Полчаса»! Как бы по-русски: «Всего делов». И это про Венецию. С жизнью многих россиян связан этот город. Здесь подолгу жили. Мечтали, сочиняли, грустили. Кому посчастливилось об этом прочитать, тот знает. А кто не знает, тому коротенькие фразы о россиянах в Венеции в этой книжке ничего не добавят. Не к чему добавлять.

ОСТРОВ МУРАНО

Всемирная слава. Прославленное венецианское стекло отсюда пошло. В музеях всего мира. Украшение блестящих дворцов. До сегодняшнего дня на Мурано работают печи, выдувают из стекла всех цветов радуги вазы, фигуры, бусы, колье, браслеты высшего качества. Главным образом теперь как шоу для туристов. Еще одна приманка.

И я там был. Мед-пиво не пил. Не угощали. Повезли туда коллеги лет десять назад. После докладов в университетах Италии.

Была и особая, если можно так сказать, цель моего наезда на Мурано. Нет, вазы и украшения не коллекционирую. Подарить кому-нибудь — не имел намерения. Какая «особая цель»? Встретил в книгах, что на Мурано выдувают и маленькие фигурки зверюшек. Среди них есть и… лягушки! Мои лягушки! Почему «мои»? Это связано с нашей наукой, психофармакологией. Не удивляйтесь. Лягушка и психо (!). Это только на поверхности странно. Мы в нашей лаборатории случайно обнаружили интереснейший факт. Что именно лягушка — самый подходящий и ценный объект для изыскания и исследования антидепрессантов. Препаратов для устранения сниженного настроения у депрессивных больных. Какая связь? Очень четкая. Установили, что для того, чтобы снять психическую депрессию, надо стимулировать в мозге человека активность серотонина — его естественного продукта обмена веществ. Мало серотонина, снижена активность его — развивается депрессия. Поэтому неудивительно, что для преодоления депрессии необходимо эту активность восстанавливать, усиливать.

Причем ту г лягушка? У нее тоже бывает депрессия? Лягушачья? Нет, конечно. А притом, что лягушка счастливо оказалась — для нас, врачей, для больных с депрессией — единственным животным в природе, у которого можно точно и быстро оценить способность психотропных препаратов активировать эти серотониновые процессы в мозге. Усиливает их какой-то препарат — очень велика вероятность, что в клинике он будет антидепрессантом у больных. Идея сработала! В мире стали изыскивать антидепрессанты, руководствуясь этой идеей. Теорией ее стали вскоре величать.

Одному молодому аспиранту, соратнику в этом деле поиска антидепрессантов, пришла мысль подарить шефу, главному серотонинщику, ко дню рождения… лягушку. Фарфоровую. Это было только началом. Инициативу подхватил народ, и стали дарить бедному автору теории лягушек. Из стекла, камня, пластмассы, дерева. Привозили из всех поездок. «Мобилизовали» коллег и знакомых, жаждавших что-то подарить шефу. Вот и за пару лет «собралась» коллекция в примерно две сотни лягушек. Уникальная коллекция. Не коллекционер собирает, а ему (!) собирают. Щедро дарят.

Был бы грех пренебречь лягушкой, когда есть возможность выбрать экспонат из цветного стекла на самом Мурано.

Ей, молодой коллеге в этом деле изыскания антидепрессантов, лягушка была тоже не чужда. Остров Мурано тем более. Представилась возможность убить двух зайцев. И на Мурано побывать, и лягушку, символ лаборатории, выбрать.

Опять же вдвоем. Парой. Тут не только на Мурано захочешь поехать. Так хорошо им всюду вдвоем. Как специально все им подстроено. Что за джин?

ОСТРОВ САН-МИКЕЛЕ

Наше, россиян, особое место в Венеции. Катера, пароходики туда часто ходят. Каждые полчаса. От Венеции. От главной набережной у площади святого Марка. Много знаменитых островов в лагуне.

Решили не ездить. Хоть место притягивало. Почему не ездить, если «особое место для россиян»? Тяжело! Слишком тяжело!

Тот остров — кладбище. Среди обрекших вечный покой трое великих россиян. Дягилев. Стравинский. Бродский. Наверно, еще кто-то.

Все они дороги ей и ему. Сколько радостных мгновений жизни связано.

Дягилев! Русские сезоны балета в Париже. Молодые русские художники начала века. Выставки в Париже. Наши герои получили такое удовольствие, когда сходили в Русский на выставку Натальи Гончаровой. Настоящее открытие. Хотя работы Гончаровой видели не раз. Налюбовались и Гончаровой, и друг другом.

На выставках в просторных залах корпуса Бенуа посетители смотрятся как-то по-особенному. То ли пространство большое и можно рассмотреть посетителя с расстояния, как картину. То ли еще почему. «Это науке точно еще не известно».

И ее видеть чуть вдали. Она всюду хороша. Стройная. Осанка замечательная. Изгиб шеи просто классически]!. Как требовательный скульптор специально подбирал натурщицу «для шеи». Плавная элегантная походка. Даже один шаг к картине или от картины.

А почему у мальчишек нет художественной гимнастики? Ведь в балете с раннего детства есть кандидаты и в балерины, и в танцовщики. Сколько программ можно было создать в художественной гимнастике, будь там мальчишки.

И здесь не обошлось без накладки. Вдруг посмотрела вдаль анфилады залов, и… настоящий испуг в глазах. Оборвалась речь. Замерла.

— Что? Что увидела? Почему так испугалась?

— Там она! Там она! Свекровь. Сидит на диванчике. В нашу сторону смотрит. Может увидеть! Что не одна. Потом шума не оберешься. Давай туда не пойдем.

— Да не бойся ты так. Свекровь! Не серый волк. Что ее бояться? Вы теперь чужие.

Да и раньше чего бояться? В музее нельзя ни с кем быть? Что тут плохого? Даже для суперверной жены. Не ханские же законы.

Ничего не сказала. Испуг, кажется, спал. Но тот зал обошли. Мертвого прошлого нет. Когда он как-то вспомнил то «происшествие» в Русском, спросил себя: «Это симптом? Чего? Простой условный рефлекс? Просто так? Бывают испуги без причины?»

Стравинский! Игорь Федорович. Великий новатор в музыке. Классик. Не только начала века. Навсегда. Настоящим озарением стали для них его балеты «Петрушка» и «Весна священная». Ни на что не похожи. Никогда не надоест слушать. Они не знали никого, кто бы ни восхищался его оригинальной музыкой. Его они еще могли увидеть в концерте в России. Незадолго до смерти он дирижировал своими сочинениями.

Бродский! Иосиф Бродский. Иосиф Александрович. Вот уж кто великий поэт. Мирового масштаба. И поэт, и философ, и лирик, и гражданин. Еще его первые стихи в шестидесятые многим из нас легли на сердце. А после позорного суда над ним стал настоящим героем, бескомпромиссным, гордым, уверенным в своей правоте. Сколько достойных людей за него болели в те годы. Защищали, поддерживали, помогали.

Нобелевский лауреат по литературе. Кажется, в 1987 году. Не так важно, что Нобелевский. Что один из русских поэтов. Нобелевское лауреатство Бродского в последние годы как-то подчеркивается особо. Почему? Он велик и без всякой Нобелевской премии. Он был им, выдающимся поэтом, уже в 60-е и 70-е годы, когда о Нобелевской премии ему не было и слышно.

И вот все трое покоятся на кладбище Сан-Микеле. Почему так? Они знали только о последней воле Бродского. Он обожал Венецию. Так сильно, что можно сравнить только с Ленинградом. Был трогательный документальный фильм, созданный Евгением Рейном, поэтом, его другом с юности. Там они гуляют по центру Венеции, беседуют. Фильм — настоящий кладезь к пониманию Бродского, его поэзии, его любви к Венеции.

Написано, наверно, что-нибудь о том, почему Дягилев и Стравинский похоронены на Сан-Микеле. Без сомнения, специалисты знают.

Где и как похоронить, мы знаем из печатных источников о разных людях. Время завещания, содержание его, исполнение последней воли. Вот нет ведь могил Энгельса, Эйнштейна, Константина Симонова. И Ганди. Но у него определялось, наверно, индуизмом, религией. Пепел развеяли. У Энгельса в океане. У Эйнштейна в саду в Принстоне, в США. Им могила — вся земля. Поэт Сергей Орлов, фронтовик, горевший в танке, переживший войну, оставил нам потрясающие строки. «Меня схоронят (или зароют? — автор) в шар земной…» Может, не абсолютно точное цитирование. Но мысль та. Образ редкостный. Воистину он ушел в шар земной. Очень поэтично прозвучало. Иногда принимают все за чистую монету. Игнорируя иносказание и образность. Или как еще называется в подобных случаях? Мы помним слова Бродского: «На Васильевский остров я приду умирать…» Предполагал? Надеялся? В «переносном смысле»? Как дань образу родного города? 11икто не будет придираться.

Один их близкий друг со школы. В последние годы завещал, чтобы его могилы не было. После смерти прямиком в крематорий. Потом получить урну. И развеять прах в любом месте в Питере. Где выберут. Хоть в Михайловском саду. Он туда с папой еще малышом ходил. И потом всю жизнь. Ближайший сад. И какой-то свой. Не чета Летнему. Там все чинно, официально как-то, сверхсерьезно. Могила, считал, связывает. Огорчает, если не выкроить время побывать, прибрать, посадить цветочки. Память и совесть омрачает. Да и кто придет через десяток лет?

Кто знает, может, это одно из последствий атеизма? Вера в духовное отошла на задний план. Посвященность священной памяти о близких. Материальное стало руководить людьми. Расчетливость. Выгода. Осталось ли старинное «Не могу. Душа просит!»? Все верно. Неразумно. Бесполезно. Ничего не изменишь. Но… «душа просит!». Есть, есть примеры, единичные, редкости. Когда у человека в душе остается посвященность людям. Кого уже нет. Давно нет. Но они живы в душе! Совсем не обязательно у родных и близких. Можно поименно назвать таких «редких людей». Кто постоянно, как священный долг, ухаживает за могилкой школьной учительницы или товарища детства. Которых уже нет на земле больше полувека. Приходит помянуть, поклониться, даже если он приболел. Плохо, очень плохо тебе будет на душе, если увильнешь от святого посвящения. Хотя все поймут, не осудят, простят. Душа не простит!

Кто навещает наших великих здесь, на Сан-Микеле? Даже, наверно, в юбилейные даты вряд ли. Кто-то из местных. Да, работники кладбища. Если заплатят хорошо и очень попросят. В большие, «круглые» даты, юбилеи направят, возможно, советника по культуре посольства России в Италии. Мероприятие! Пропустить — может иметь последствия для имиджа страны.

«Могила И. Бродского на Сан-Микеле» — подпись под последним фото книжки Рады Аллой «Веселый спутник. Воспоминания об Иосифе Бродском». Вышла в 2008 году. Какая-то зябкость. Хоть и видно, что могила на солнцепеке. Легкая тень от деревьев. Пустынность. Хоть бы какая-нибудь фигура человека попала в кадр. Не обязательно у могилы. Какая-то заброшенность. Не знаю, почему такое ощущение. Нет оградки — не беда. Правда, на российских кладбищах всегда есть. Традиция. Необязательная для всех. На огромном Арлингтонском кладбище под Вашингтоном, где хоронят выдающихся американцев, тоже нет, как на Сан-Микеле, никаких оград. И на Рижском кладбище, и в Тарту не видел. Что ж, «не место красит человека».

Но щемяще грустно. Увидел бы это фото до поездки в Италию, непременно, думаю, поехал бы специально на Сан-Микеле.

Могилы себе не отбирают заранее. «Времена не выбирают. В них живут и умирают» — расхожая теперь фраза из Александра Кушнера. «Если бы», «если бы». Могила Бродского была в Питере, всегда людей у нее было бы много. Вряд ли ломились бы любители поэзии и почитатели поэта. И к великим остывают. Но без сомнения, очень много и всегда много людей приходили бы. Пока память живет в нас. Как долго она может жить?

Выполнил бы свое «обещание»! «На Васильевский остров я приду умирать».

КЛАДБИЩА У НАС В ПУШКИНЕ

В Пушкин на городское кладбище ездил с ней. В первый же год как сдружились. Родным человеком как-то сразу стала. Поэтому и кладбище. Где ее так трогательно, так часто вспоминаемые, нежно любимые бабушка и дедушка.

— Они мне роднее мамы и папы. Родителям на меня всегда времени не хватало. Диссертации, проекты, командировки. Бабушка и дедушка — настоящие родные. Всю душу в меня вкладывали. Нянчили. Их дом на Первомайской всегда был роднее нашего на Московском. Чуть свободная минута, праздники, экзамены — сразу к ним. Электричкой. Хоть на пару часов.

При входе купили цветочки. Шли-шли под палящим солнцем по дорожке в казавшемся бескрайним поле. У нас на Боль-шеохтинском полно деревьев. Как лес, если бы не кресты и оградки.

В двух шагах от дорожки могила. Красивая. За оградой. Памятник с именами и датами. Цветочки лежат старые. Завяли. Даже пропылились.

— Ну и задам я им, родителям! Так давно не были. Дети, называется. Своя машина. Вообще полчаса. Дожили!

Так и хотелось тихонько сказать. Не ей. В пространство как бы: «Лучше не умирать. Жить вечно. А если нельзя, оставить просьбу людям. Самым надежным, кто не подведет. Кто с душой выполнит просьбу. С охотой. Лучше, чем для себя. Только тогда можно спокойно уходить в мир иной». Вслух не сказал ничего, понятно.

НА ОХТЕ

На Большеохтинское кладбище к родителям только он приходит. Не реже раза в месяц. Перерывы были только, когда лежал в больнице на кардиологии или в связи с серьезными операциями. Для его души Охта была спасением. Нигде не чувствовал, что какое-то место, на всем свете, его. Истинно его. Никого больше. И он здесь на подлинном своем месте. Во всех других местах вполне мог быть и другой. В больнице, в кабинете, концертном зале, на дорожке стадиона в молодые годы. «Любовь к родительским могилам». Именно это.

Кто, кроме него, бывает у его родителей? Сколько людей в самые первые годы после похорон «выдавали признания», как они обязаны этим людям. Как много они для них сделали. Какой вечной будет их благодарность. От всего сердца. Не на поминках говорили или по каким-то датам. Тут все перебарщивают. Даже абсолютно не поддатые.

Не приходят кто и не стар еще. Внуки и внучки. Свои дела, проблемы, отъезды. Все понятно. Абсолютно «честно и благородно»: времени совсем не остается. Конечно, надо. Понятно, плохо это. Не нужно говорить, что совесть мучает. Жизнь такая! Как успеешь все? На живых, близких, времени не хватает. Даже на самое необходимое. Мертвые простят.

Она пару раз приезжала на Охту, когда он уже был там. Звонит по мобильному.

— Ты где сейчас? На Охте? Можно я приеду к тебе? Сейчас же. Ждать не придется. Нет. Пожалуйста. Очень прошу. Не отказывай. Мне это очень нужно. Еду.

Так и второй раз. Так похоже на близкого человека. Если бы по этому посещению кладбища, где покоятся его родители, можно было бы судить. Что породнилась. Что его горе — ее горе. Что хочет быть с ним, когда ему тяжело. Как на этом кладбище, она видела не раз, когда они встречались в те дни. И говорила, что Большеохтинское для нее священное место.

Можно ли такому не поверить? Просто так, под настроение, так не говорят.

Опять! Оказалось всего лишь через два года, что и такие слова ничего не доказывают. О чем-то, наверно, тогда говорили. Но ничего не доказывали.

У нас, на Большеохтинском, каких только надписей на памятниках нет! «Ты навек с нами», «Никогда тебя не забудем», и даже «Не зарастет тропа», и длиннющие списки, от кого памятник — «От жены, детей, внучат, родных, друзей». Куда все делись уже через год-два? Пороха не хватило больше, чем на год? И так у большинства! Видно, что за могилой не ухаживают. Даже изредка. Цветы так и лежат завядшие и засохшие, наверно, со дня похорон. Если б подхоранивали урну, цветы свежие принесли бы. Так и стоят могилки в запущении и годы, и десятилетия. Кто побеспокоится? Неужто «забыть так скоро»? Или никто не забывал?! Просто времени не хватает. Такая жизнь!

ВО ЛЬВОВЕ

Дядя Боря. Мамин младший брат. Фронтовик от первого дня войны до последнего. Главный хирург танковой армии. Освобождал Прагу. Брал Берлин. Все медали в память о тех свершениях у него, понятно, были. Боевые ордена. И два Красного Знамени, и два Отечественной войны, и Красной Звезды. Не надевал. Даже в праздники. На официальном парадном портрете в зале «Участники Великой Отечественной войны» в Военно-медицинском музее напротив Витебского вокзала он весь в орденах. Можете увидать. С сыном его, моим двоюродным братом, специально приехали туда, чтобы убедиться.

Его боевые товарищи и как человека очень уважали. Сам маршал бронетанковых войск Рыбалко, командующий их армией, уже после войны несколько раз по-товарищески приглашал к себе домой в Москве. Дружили.

Дяди Бори не стало в середине пятидесятых. Повторные инсульты. Похоронен во Львове, где жил с семьей. На кладбище Ивана Франко. Рядом с высоченным памятником великому писателю. Легко находить.

Прошло время. Мама посылала деньги каждый месяц одной доброй старушке, жившей у кладбища. Она ухаживала за могилой. Писала иногда. Успокаивала, что «все хорошо, в порядке». Мама ее внуку посылала посылочки со спортивными костюмами, спортивными туфлями. Специально подбирала зимние вещи. Один раз старушка приезжала в Питер. Гостила неделю. Могила дяди Бори сблизила нас, живых.

На могиле дяди никто из родных и друзей не бывал. Кто поедет? За тридевять земель. Взрослый сын и бывшая жена в Питере. Не чтут память. Новая семья переехала из Львова в Мурманск. Еще дальше от Львова, чем Питер. Пару раз у нас в городе появлялись. Проездом на юг. О кладбище во Львове не упомянули. Другая жизнь. Другие заботы.

Похоронили — как списали. Даже справка о списании есть — свидетельство о погребении.

Неужели и здесь подходит «Нет человека — нет проблемы»? А память? Благодарная и благородная. Эх, доктор, жизни не знаешь. Оторвался. Витаешь в облаках. Идеалист. Все принимают такую горькую правду. А он, пижон, опять не доволен. Самому же труднее.

Мама несколько раз порывалась поехать во Львов. Но то деньжат не наскрести, то в больницу загремит. Мучалась. Когда сын, наш «итальянец», упомянул, что у них во Львове научная конференция, тут же попросила робко, печально:

— Может, к Бореньке сходишь? Поклонишься от всех нас. Помянешь.

Боялась его перегрузить просьбой. Он и сам хотел спросить, где живет старушка и как проехать к кладбищу.

Быстро нашел могилку. Положил громадный сноп алых гвоздик. Мама попросила: «Хорошо бы красных гвоздик, сыночек, если достанешь. Солдат! Победитель!».

Сфотографировал с разных расстояний. И дорожку, и памятник Франко. Ориентир. Чтобы с закрытыми глазами можно было найти могилу. Когда кто-нибудь соберется съездить во Львов. Или прийти на кладбище, если будет во Львове. Никто, по-моему, не был. И самому никак. Прежде всего из-за денег на билеты. Где столько взять? И он дяде Боре не самый близкий родственник. Племянник всего лишь. Видел его в жизни только пару раз. Сын, дочь, их семьи, уверен, даже не вспоминают Львов. Из фронтовых товарищей никого не осталось. Их дети и не слышали о том докторе. Все прошло. Но ведь остались люди, у кого сохранилась живая память. И они?

Вот какие грустные переживания навеял остров Сан-Микеле.

ВИВАЛЬДИ ЖИЛ ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ

Вот вся группа участников конференции на главной площади Венеции — святого Марка. Какое все знакомое! Сколько раз видели. В фильмах, в альбомах, в иллюстрациях книг об Италии. Каналы. Гондолы с гондольерами в черных широкополых шляпах. Гребут и рулят длинными-длинными шестами. Все как в истории, говорили гиды. Гондолы традиционно черные, с задранными к небу носами. Голуби и туристы, забившие всю площадь святого Марка.

Гондолы! Красоты! Это все хорошо. Но не для туристов же стоял город веками.

Какая художественная жизнь бурлила! Не преувеличение. В книгах читали. Художники. Один Тициан чего стоит! Музыканты. Наш любимый Вивальди. «Времена года», концерты, «Под музыку Вивальди, под музыку Вивальди». Десятки театров. Небольших. Драматических. Оперных. Где они все умещались? Не все же плавали по каналам. Ходили по улицам. «Где эта улица? Где этот дом?» Где жил Вивальди. Сочинял свою волшебную музыку. Играл свои концерты. Репетировал с музыкантами. И гулял по улицам, по набережным. Сходить бы по этим адресам. Наверняка известны. Водят ли туда туристов? Хотя бы музыкантов. Вот была бы экскурсия. Тематическая. «Вивальди в Венеции» или «Венеция Вивальди». Чтобы почувствовать время, людей. Климат и аромат того времени. Вернусь в Питер, обязательно в Публичке разыщу. Библиографы помогут. Никогда не отказывали. Адреса — не важно. Не книжник. Не историк. Описания жизни. Мемуары. Может, письма Вивальди и его современников. Как много еще надо успеть обязательно прочесть. Хоть проси Господа об отсрочке командировки на тот свет.

Но и простые люди: ремесленники, портные, торговцы, строители здесь жили «своими трудовыми буднями». Ходили и ездили за продуктами, сидели в трактирчиках. Не могли не бывать у цирюльников, у врачей. Все здесь же. Так интересно все это представить себе. Может, фильм есть об этом исторический? Без вымыслов и мистики. Где о нем узнать? Как выкроить на его поиски время? За счет чего?

Может быть, история и этнография в каком-то музее поблизости? Конечно, не так популярен, как Дворец дожей и набережные каналов. Не настолько притягателен для туристов. Но все-таки. Как было бы здорово узнать! Поинтереснее каналов.

И в наших, медицинских, делах. Кто и как добирался до больных? В домах. Не только же по каналам на гондолах?

«СКОРАЯ ПОМОЩЬ» У НИХ БЫЛА?

В Риге, столице Латвии, был замечательный музей. «Музей истории медицины». Бывал там не раз, когда приезжал в Ригу. Спросил пару лет тому назад, существует ли этот музей. Ответили и, похоже, честно:

— Есть. Есть. Но уже, конечно, не тот.

Почему «конечно»? Устарел? Обнищал? История медицины, даже «своей» медицины, в Латвии, перестала быть интересной? Денег не хватает? Приватизация и музейное дело покорила? Новому государству такие музеи не нужны? Иностранных спонсоров не найти? Какие бы причины не были, обидно и больно. За коллег и за всех нас. Прекрасный был музей! Ценнейшие экспонаты даже по средневековой медицине. По разным разделам медицины. Все продумано. Какое-то изящество в экспозициях. И очень человечно. В одном зале посвятили стенды профессору Максу Львовичу Беленькому, создавшему и возглавившему в Риге кафедру фармакологии. Все фармакологи Латвии — его ученики. Наш любимец. Вот уж кто блестящая личность! Знаток. Умница. Мудрец. Остроумный. Артистичный. Открытый. Коллеги буквально замирали в восторге, когда он появлялся на съездах. Встречали даже на расстоянии улыбками. Он еще ничего не сказал. Даже не успел поздороваться. Его доклады — всегда редкостно интересные, с блеском и изяществом. Слушать его ответы на вопросы из зала и комментарии — подлинное наслаждение. Праздник. Дружил со старшими и младшими. Его очень рано не стало. Не дожил, кажется, и до шестидесяти. Много лет, приезжая в Ригу на конференции, мы, его коллеги из разных городов, навещали его могилу на центральном кладбище. Букеты цветов. Такая скорбь. Много было у нас больших ученых, профессоров, учителей. Не припомнить, чтобы кого-то так почитали. При жизни и долго после смерти.

Такому человеку сам Бог велел создать выставку. Но есть выставки и есть Выставки. Ту, что была в Музее истории медицины в Риге, не сравнишь, пожалуй, ни с какой. В нашей области, в медицине. Тепло, с нежностью экспонировано. Фотографии разных лет. Бесценны все, по особенно те, где схвачены обаятельные оттенки выражения его красивого лица. Отлично отобранные документы, дипломы, письма его и к нему. Награды. В общем, выставка — достойный памятник Максу Львовичу. Все, кого знал, покидали музей с трогательной, неординарной благодарностью работникам музея.

В таком музее, не сомневаюсь, есть или был раздел «"Скорая помощь" в разные времена». Про Венецию там, конечно же, нет. Хоть они отражали историю медицины не только в Латвии, но во многих странах Европы.

Вот был бы такой музей и раздел «История медицины в Венеции XIV-XX веков». Там бы нашли ответ на наш вопрос, как же они обходились без «скорой помощи»? Да при каналах. Быстроходных катеров не было. Вертолетов тоже. А люди болели. И острейшие случаи бывали. Когда промедление могло стоить жизни. Если бы такой музей!

Самые большие группы туристов, как и в других итальянских городах, — японцы. В основном преклонного возраста. Пенсионеры, конечно. Все с фото- или киноаппаратами. Хорошо живут товарищи японские пенсионеры! Душа радуется за них.

И здесь у них совпало. Что-то внутри не принимает сразу, легко эти красоты. То ли на декорации очень похожи. То ли по другим причинам. Какое-то неправдашное. Красиво. Спору нет. Встретили мы Венецию как старого знакомого. Кем не раз любовались. Но все равно какое-то искусственное. Нам таким кажется. Другим, возможно, нет. Все, кажется, просто «балдеют», как говорят сейчас в молодежи. На здоровье.

ДВОРЕЦ ДОЖЕЙ

Всех нас, «падуанцев», повели в… Дворец дожей (Palazzo Ducale). Такое не снилось.

По Шекспиру, здесь мог ходить Отелло. А как в декорациях? К Шекспиру и к опере Верди. Этот вид воспроизводят? Не помню. Наверно, этот. Какой же еще?!

Прямо тут и ставить можно. «В естественных полевых условиях». Ставили же какие-то спектакли, читал, и на Форуме в Риме, и на руинах Парфенона, и в древних амфитеатрах?

Внутри дворца все торжественное, красивое, величественное. Сразу чувствуется подлинная роскошь. Как люди могли здесь заниматься делом? Такая изумительная живопись на стенах и потолках. Взгляд не оторвать. Грех от нее отвлекаться. Им надо было за вредность платить! Пытка. Кругом такая редкостная красота, а ты вынужден заниматься канцелярщиной и терпеть насилие над собой, подавляя сильнейшее желание рассматривать такие картины.

Пятьсот и шестьсот лет назад по этим ступеням, по этим залам ходили дожи? В своих одеяниях, своими чинными походками! Звучали голоса. Под такими высоченными потолками звук был, наверно, совсем особый. Как с небес. Киношники хоть используют эти залы? Арендуют помещения для съемок? Такую красоту, небось, в копиях для студий не создать. Не сделать «как в жизни». Верно. «В кино можно все», — сказал мне на «Леннаучфильме» один известный режиссер, когда я пискнул, что они снимают события в научном фильме о наших работах совсем не в той последовательности, как на самом деле было. — «Не беда. В кино можно все. Потом переставим. Смонтируем. Главное — снять. Все остальное потом». Профессионал!

Мы бы, признались друг другу, снимали бы здесь все, шаг за шагом. От самого входа. Вращали камеру во все стороны. Начали бы с потолков. Потом уплывающие вверх парадные лестницы. С их фантастически прекрасными перилами. Потом анфилада залов. Перспектива. И только потом актеры в своих нарядах. Дайте нам камеру! Мы вам такое кино покажем. Закачаетесь. Ох и самомнение у ребят!

Провели во дворце не меньше часа. Вышли как из подземелья. Охмелевшими от красот. И почему-то онемевшими. Почему это? Онемели от кайфа. Забыли, что «уже можно разговаривать»? Никто ни о чем не предупреждал. На воздух вышли. Все, видно сразу, не могут отойти. Да, видали мы дворцы! От наших Екатерининского и Александровского в Пушкине до Большого в Петергофе. Интерьеры у нас даже покрасивее, побогаче. По-, золоты побольше. Нарядности, торжественности не занимать.

Кто-то из россиян вспомнит, конечно, кремлевские дворцы. Их и по телевизору часто теперь показывают. Знакомыми стали. Там еще золотистее. И потолки повыше.

Но мы, питерцы, по крайней мере, те, кого знаю, до кремлевских еще не доросли. Свои — под боком. Помногу раз бывали. Еще с детства. Пушкин, Павловск, Петергоф, Гатчина чаще других.

Что же здесь, у дожей? Дух великой истории, наверно. Плюс воображение. Вот здесь, по этим ступеням они шли. Здесь звучали их речи во славу Венецианской республики. Здесь… Здесь… Всего экскурсоводам не рассказать! А где прочитать?

Наша гидша, по лицам видно, очаровала нас. Среднего возраста. Щупленькая. Не чересчур миловидная. Очень даже скромно одета — для «быть на людях». Тем более иностранцев. Отличный английский. Литературный и живой. В стандартных пояснениях — это одно. Но в импровизациях на темы, неожиданно возникавшие среди туристов. Кто-то даже спросил, не англи-

чанка ли она, не американка? Нет. «Чистая итальянка. Из Болоньи».

Какая прелесть ее рассказы! Не только пояснения к интерьеру. Сколько она знает! Как живо рассказывает! Буквально в лицах. Как если бы какой-то дож лично это говорил. К тому же конфиденциально. Только ей, конфиденциально. Нет, не байки. Не стандартные развлекалкп для туристов. Живо. Эмоционально. Очень красочно. И всегда, в каждом слове, с прелестным юмором. Тонким. С блестками. Такое опытом гида не приобретешь! Как нередко бывает, было до боли обидно, что нет с собой магнитофончика. Чтоб хоть что-то сохранить на память. Кто, что, где, когда и прочее, можно потом худо-бедно восстановить. Если время останется от других, нетуристских дел. Но юмор! Экспромты в ответах на вопросы. Интонации. Эти «чуть-чуть» выражений. Подвернулся бы кто из земляков в ближайшие дни здесь, в Италии. Чтобы по самой свежей памяти рассказать. И удлинить след памяти. Никого не встретили.

У моей спутницы было такое же впечатление. Юмор рассказов тети-гида — главное обогащение в том марш-броске по дворцу дожей.

ГИД НАДУЛА!

Но и проштрафилась гид. Идеальных людей не бывает! Не раз слышали. Вышли из дворца в тот момент втроем. Она и мы. Веселый обмен комплиментами, шутками, историями из нашего багажа россиян. Вдруг остановилась. Замерла.

— Вам ведь давно пора обедать. Дожи и их дворец не накормят. Буфеты вокруг тем более. Пошли со мной. Здесь близко. Я всегда там обедаю. Очень приличная кухня. Итальянское попробуете. И очень невысокие цены для этих мест. Вы как относитесь к итальянской кухне?

Ура! Продолжим знакомство. Такое редкостное. И ресторанчик искать не надо. Время тратить. Опять повезло нам с той милой тетей.

55

Сели на открытой веранде ресторанчика. Тоже хорошо: народ разглядываем. Слушаем итальянские и английские слова. Тоже не лишнее. Гид быстренько заказала себе салатик и сок. Извинилась, что должна «бежать дальше, к туристам», поэтому распрощается с нами. С обаятельной улыбкой, легко, изящно вылетела из ресторанчика. Мы продолжали переваривать экскурсию, восторгаться ее бесподобным стилем и, разумеется, юмором. Подо-шед официант. Вручил по меню. Раскрыли. О-го-го! «Очень невысокие цены!» Самые высокие, что мы видели пока в Италии. В Милане и в Падуе. Тоже не деревня, не провинция. Во сколько же нам обойдется скромный обед российского туриста? Без роскоши отведать «традиционные блюда итальянской кухни». Что ни з'акажи, — цены очень кусаются. Хоть мы еще в начале пути по Италии. Не поиздержались еще. Где-нибудь потом сэкономим. В честь Венеции, в честь дожей можно себе позволить маленькую поблажку.

Заказали «по минимуму». Даже, помнится, без супа. Суп дома поедим! Сейчас в Питере несколько итальянских ресторанов. Не были. Цен не знаем. Но наверняка не такие безбожные, как здесь. Никакого вина — попробовать только — не заказали. И порции здесь хилые. Нее как «у нас» в Милане и Падуе. Деньги выкачивают из богатых туристов. С иностранцев. Самый сезон! Со всего света едут сейчас сюда. Но мы не туристы, не иностранцы — в их смысле. Не богатенькие, приехавшие деньги тратить на итальянской земле. Мы работяги. Научного фронта России. То есть самые безденежные из земляков. Щадить нас не надо. И на носу у нас не написано, кто мы. Тощие кошельки показывать никому не будем. «У российских собственная гордость!»

И чтоб вкусно было? Так нет. Отбыли номер. Вспоминали несколько раз в других городах. Там всякое разное было из пропитания. Но нигде цены не были такими кусающими, как здесь, в Венеции. А тетя? Такая симпатичная! Такая участливая — «Вам пора обедать. Я покажу и т. п.». Мы же не просили показать. Не обмолвились, что мы из «не очень богатых». Вряд ли она так безвинно ошиблась. Не имела представления об их ценах. Для бедных туристов. Бог ей судья. Все равно, блестяще провела по дворцу дожей. А ее юмор стоит, без сомнения, куда больше, чем наш невзрачный обед.

БЕГОМ ЗА КУКЛОЙ

Не прошли и двух маленьких кварталов от ресторанчика, как мою спутницу словно ужалило. Даже подпрыгнула. Что случилось? Забыла что у дожей? И прямо-таки бросилась бежать. По-настоящему. Как на дорожке.

— Что случилось? Ты куда? А как с выставками?

Мы собирались сразу после «общепита» на выставки. Обе совсем близко. У площади Сан-Марко. Моранди! Как восторгались в Милане, в пинакотеке Брера. Вспомнили, каким откровением была для нас его небольшая выставка в Эрмитаже. Скромные натюрморты очень небольшого формата. Приглушенный свет и расплывчатые контуры. Светлые тона. Какие-то бледные вазочки и кухонная утварь. Но ведут какую-то беседу между собой. Общаются. Вазочки. Одухотворены. Потом прочитали в отличном буклете, что это и есть Моранди. Ни с кем не спутаешь. Но там всего несколько работ. А здесь, написано в афише, больше полусотни картин.

В соседнем палаццо — далеко ходить не надо — чудо-выставка. Альбрехт Дюрер! Десятки живописных работ. Не графика. Ее мы видели на выставке в Питере. В Эрмитаже Дюрера, кажется, нет. Где еще увидишь?! Он хоть видел сто лет назад в Германии. А она никогда. Как же останется без Дюрера?

— Нет. Не могу. Магазины закроют. Сегодня ведь уезжаем. В Болонью. Обещала Любе куклу привезти. Итальянскую. В Венеции, говорили, особенные. Как маскарадные. Маски. Платья. Она мне не простит. Я тебя догоню. Бог с ними, с Моранди, с Дюрером. В другой раз посмотрю. Кукла сейчас важнее. Бегу! Через час у входа в Сан-Марко. Там вся группа собирается. Экскурсия внутри. Успею.

Вот и все. Иди теперь, свищи! А если заблудится? Опоздает? Оторвется от группы. Где искать? Вечером поезд. В Болонью. Билеты еще в Падуе купили. Без нее никуда не поедет. Будет ждать на площади. Не придет — на вокзал. Она сообразит. Сан Марко наверняка пропустит. Не успеть ей за час. Еще с продавщицами объясняться. Куклу выбирать. С языком не пропадет. Здесь всюду понимают и говорят по-английски. Моранди и Дюрера жалко. Ее, разумеется, больше. Когда еще встретятся?

И что за кукла такая особенная? Ценой в Моранди и Дюрера вместе взятых. Да еще Сан-Марко в придачу.

Все обошлось. Не опоздала. Подбежала к Сан-Марко настоящим спринтом. Вся взмыленная. Сияет. Значит, кукла есть! Не подвела Венеция. Только бы Любе понравилась. Не то огорчений и слез не оберешься. Коробка огромная. Красивая. В таких коробках некрасивых кукол, уверен, не бывает. Легкая. Сразу видно. Не груз тянет. Вот это оперативность! Все успеть. Когда времени в обрез. Ух, как она преобразилась. Когда дело дошло до дела. Приоритеты!

Как правильно назвать? Целеустремленность? Мало. Многие устремлены к цели. К разным целям. От высоких до мелких, бытовых. Скорее, целедостижимость. Но нет такого слова. Пока нет. Не будем изобретать слова! Не будем искать! Они есть. А если «деловитость», или «практичность», или «прагматизм», или «рационализм»? Что-то из этих. Что в английском «Business first!» — «Сначала дело!». Все остальное потом. Если очередь до остального дойдет. И любой ценой сначала дело. Свое. Личное. Неотложное. Самое нужное. В данный момент. Эх, сколько еще надо учить родной язык!

Куклу посмотрели потом. В поезде. Красавица! Итальянка. Прямо с карнавала. Люба оценила в Питере. На вокзал уже не торопились. Успеваем. В Болонью! В родную.

BOLOGNA

Почему называл ее несколько раз родной? Что, родился там? Родичи какие-то живут? Дальние. Жил? Нет. Живет легенда. В нашей семье очень давно. Недавно, лет десять тому назад вроде подтвердилась. Об этом написано в книге «Время такое». Она вышла в 2007 году в Издательстве ДЕАН в Петербурге. Издавна жила гам семья столяра Казини. В начале девятнадцатого века уехали они из Болоньи на север. В Варшаву. Эти сведения зафиксированы в архиве Болоньи. Их нашел по просьбе моего коллеги, молодого доктора из тамошнего университета, знаменитый историк-архивист. Еще когда я был с докладами в их университете. Удрали ли от наполеоновских солдат или по другой причине, в архиве, понятно, не сказано. Прадедушка и дедушка по маминой линии родились в Варшаве. При регистра-циях откусили себе «-ини» и стали Каз. В Варшаве довольно много итальянцев тогда появилось. Рассказывали мне — почему-то с гордостью за их город — варшавские коллеги, что итальянцы и основали в столице Польши «империю мороженого». «Самое вкусное мороженое в Польше. А может быть, во всем мире». Верно, очень-очень вкусное. Нигде такое не пробовал. Лучшее ли в Польше и в мире, проверить, понятно, не мог. За что купил, за то продал. Потом Казы переехали в Пинск. Здесь в начале двадцатого века родилась мама и все ее братья. Еще девочкой ходила часто в католический костел рядом с их домом. И взрослой иногда ходила. «Службу послушать». «Возвышенно!»

Слов «родная», «Болонья родная» или «родина предков» я в себе не слышал, естественно. Но было в душе ощущение, как когда подъезжаешь к дому. После дальней дороги. Это точно. Как опишешь это чувство словами? Оно может быть или не быть. Кто испытал, поймет, о чем идет речь. Так ли, сяк ли — к Болонье было совсем особое отношение. Как к своему, близкому. Не сравнить ни с одним городом в Италии. Да и с другими городами, где довелось побывать за долгие годы. Поэтому-то и в поезде на Болонью был пронизан этим ощущением приближения к родному дому. Родственников там и не думал искать. Хоть и не шибко богат родственниками.

Buon giorno, Bologna! Здравствуй, Болонья! Я к тебе приехал! Обещал ведь вернуться, когда был последний раз. Когда так хорошо проверили легенду. Подтвердили. Теперь болонцы — мои земляки. Раннее утро. Как на картинке. Очень гостеприимно! От вокзала метров триста. Отель на виа Индепендеца. Без перевода понятно — и от латыни, и от английского — Независимости. Отель «Регина». Это чуть посложнее. «Царица»? «Королева»? Имя такое? Теперь уже не важно. Пришли. Как и в Падуе, какая-то естественная уютность. Умеют, умели строить! Все «работает» на гостей. Привлекательность, изящество, нарядность уже на подходе. Цветов полно перед окнами на всех этажах, на балкончиках, у широкой нарядной двери. «Живут же люди!» Что так близко от вокзала — опять ее заслуга. Так все предусмотрела! Талант организатора. Теперь понимаю, почему замахнулась в своих планах (не только в мечтах!) на… «Открыть собственный ресторан». Чтоб во всем, от блюд до мебели, был «картинкой». Сначала очень удивился. Уже врач, хороший доктор международного, думаю, класса. Величали бы — «Большая хозяйка лучшего ресторана». Как-нибудь так. Или «Заслуженный гроссмейстер ресторанного дела».

Было же в спорте звание «Мастер спорта международного класса». У него было. Пробежал как-то дистанцию на первенстве города с третьим временем в Европе. Значок был красивый. Не успел покрасоваться. Сперли. Когда ночью обворовали квартиру. Унесли из письменного стола коробочки с папиными солдатскими медалями. Орденов у него не было. С удостоверениями, что были в них. Можно «легко восстановить», говорили. Кто будет этим заниматься? Папа простил бы. А «международного класса» проще простого купить на развалах перед ЦПКиО на Кировских островах. Собираются там коллекционеры по субботам. Очень недорого. Там хоть орден Ленина, хоть звездочку Героя можно купить. Даже с удостоверением. Бизнес!

Как здесь все хорошо. И внутри отеля, и снаружи. «Индепен-денца» эта тоже хороша. Куда бы ни вела. Красиво! И дома, и фасады небольших соборов по улице, и витрины магазинов — хоть обуви, хоть ювелирных украшений. И цены совсем не кусачие.

Зашли в один маленький собор. В путеводителе потом даже не нашли. Маленький. Не туристский объект. Но как хорошо внутри! Хотя бы потому что прохладно. На улице за сорок. И свежий ветерок обдувает. Нет, не сквозняк. Не кондиционер. Комфорт обеспечивает своим верующим боженька. Спасибо ему. По стенам скульптуры, картины, позолота. Не хочешь — станешь католиком. Преданным. Восторженным. Быстрее отсюда. От греха подальше. Прошли чуть-чуть, и… какая встреча! Большая красивая афиша. Выставка… Моранди! Преследует нас от Венеции? Пропущенный Моранди. Есть справедливость! Но радоваться рано. Сегодня и завтра выставка закрыта. Кьюзо. Подстроили! Антисоветчины здесь нет. Значит опять не судьба. Моранди переживет. А нам такая жалость. Дальше вряд ли нас Моранди догонит. А мы его где найдем?

«Индепенденца» вывела прямо на главную площадь. Огромная. Почти как наша Дворцовая. Сплошь уставлена разноцветными пластмассовыми стульчиками. Что это? Какое-то представление будет? Или было? Шоу? Концерт? Но ни эстрады, ни трибуны. Афиш на площади никаких. Кого бы спросить? Море стульев — насколько глаз хватает!

СВЯТОЙ ПЕТРОНИЙ

Не самое большое удивление. Куда большее — площадь пуста. Ни одного прохожего. Ни группы туристов. Ни детей. На просторе всей площади… только двое! Она и он. Как в фантастическом фильме. Нереально. Чудо. Сидят вдвоем на белых стульчиках при входе на площадь. Третий — гигантский темный собор. Закрывает всю перспективу. Сразу узнали — Святой Петроний. Кто такой? Что ему громадный собор воздвигли. В самом центре Болоньи. Особо ценный исторически? Сохраняли веками. А мы и слыхом не слыхали. Сколько было святых в названиях соборов! Петра, Павла, Марка, Марии и др. Устанешь перечислять. А Петрония не было. Но, слышали, местные, болонэзцы, произносят это имя неизменно с большим придыханием. Пиетет? Чему-то или кому-то из местных этот Пе-тронио покровительствовал? Берег от беды? Так и не узнали. «Век живи, век учись».

Но почему такой темный? Мрачный? Какой-то антиторжественный. Без украшений. Не знали бы, что это собор, приняли бы, точно, за склады или овощехранилище. Местные довольны? Почитают? Ну и отлично. Им жить.

Второе изумление — может, и первое, главное — нестерпимая жара.

Не тут начинается Африка?

Зной. Воздух обжигает все. Немилосердно. Градусов не меньше пятидесяти. Не надо даже смотреть на термометр. Укрыться от пекла некуда. Только если уйти с площади и вернуться в наш маленький собор. Или в отель. Тогда столько пропустим! Не укрываться от жары приехали в Болонью. Зонтиков, панамок у нас нет. Даже газеты прикрыться. Как здесь люди живут? Всегда жили. Как в Африке? Выходят из домов только вечером? Надо смываться!

В левой стороне площади заметили просвет среди домов. Вот на плане видно. Улица, ведущая к ансамблю. На ней «Две башни» (Due tori) — символ Болоньи. Тонкие, худющие. Наклонены друг к другу. Одна высокая — в небо. Другая много пониже. Почему «Дуэ тори»? Что они символизируют? Где-то, наверно, сказано. В любом случае, вековой символ Болоньи. Как башня Адмиралтейства для Петербурга, Эйфелева башня для Парижа, Спасская башня для Москвы. Приветствовали обе башни легким поклоном. Мы вежливые. Символы уважаем. Даже когда не знаем, что это за символы.

Терпим пекло. Врешь. Не возьмешь нас жарой. Борьба с трудностями.

Вдруг, ни к селу ни к городу, четко сказала. То ли себе самой, то ли святому Петронию. Имя которого носит собор. Только точно уже не обращаясь к нему.

«Я с Андреем не сплю». К чему? Без всяких вступлений и подготовки.

Его приятель, самый заслуженный циник и острослов у них на курсе, сказал бы будь он здесь:

— Есть такая присказка, или шутка: «Мужик — умный, умный, но дурак. А баба — дура, дура, но у-у-у-мная, зараза». Она же хочет тебе прямо сказать, без виляния, что она свободна. Приглашает тебя. Не робей! Налетай! Подешевело.

Он тоже понимал это. Но почему здесь? У святого Петрония. В такое пекло, когда не только слово вымолвить, но и дышать не хочется. «У кого что болит, тот о том и говорит» — избитая истина. Почему болит? «Каждому овощу время свое. И фрукту, конечно, тоже» — в юности написал он в каком-то стишке. Поэтом никогда не был. Как исключение.

В последнее время у него выработалась реакция на то, как собеседник с напором и поучением заявляет: «Поймите!», «Вы должны понять!», «Надо понять!», «Это ведь зависит от…» И тому подобное. Выждет окончания поучения и спрашивает:

— Скажите, пожалуйста, то, что вы мне сейчас говорили, сами вы понимаете?

— А как же!!!

Тогда продолжает:

— Какие у вас есть основания (иногда говорит «доказательства») того, что это же самое (!) я не (!) понимаю?

Излишни комментарии, что поучающий основывается (пусть неосознанно в тот момент) на ощущении своего превосходства. Во всяком случае, в понимании того, о чем шел разговор, где он поучал. Никаких (!) свидетельств, что он мудрее, понятливее, соображалистее, чем его собеседник, у него (или у нее) нет и быть не может. Такова истина.

У него внутренняя реакция на ее «заявление для советской и иностранной печати» об Андрее была почему-то мгновенной и наперченной. Не в его стиле: «А как давно? Не спишь. Неделю, месяц, семестр? Это твое, ваше сугубо личное дело. На суверенитет независимых государств никто не собирается покушаться. Нейтралитет».

Вслух ничего не спросил, понятно. Всегда был против «дополнительных вопросов». Они заставляют отвечать. Он против любого принуждения. Свобода дороже всего! Пусть кому-то смешно. Он чувствовал и понимал так.

Не знал, что сказал бы тут святой Петроний, свидетель этого признания. Дураком бы, точно, не обозвал. На то он и святой. Не циник, как его однокурсник.

Выползли с площади, как из духовки. Как расплавились.

Терять время? Назвался груздем! Терпи, казак! Атаманом будешь. Гулять, так гулять! Все эти банальности, наверно, помогали. Что-то же им помогало идти! Сами, без экстренной помощи этих банальностей, не продержались бы.

Куда еще смогут дотащиться?

— До университета! Пропустить нельзя. Жарища? Солнечный удар заработать?

— В прохладную да сухую погоду и любой дурак пойдет!

И туристы — «по долгу службы». Оплачено. Мы — вольные птицы. Нам лететь и лететь.

Почему университет? Без отсрочки. Ему — историческое для него место в Италии. Здесь он отважился публично, перед большой аудиторией врачей говорить… по-итальянски. Ей — как не увидеть своими глазами один из старейших и знаменитых университетов Европы. Так много о нем прочитала. Классика! Слышала его восторженный рассказ. И это же воспроизвел их коллега, профессор из Голвея в Ирландии. Оказался в тот день в Болонье. На том же медицинском факультете.

ПРОБА ИТАЛЬЯНСКОГО

Почему именно тогда и именно там пришла идея попробовать, только попробовать (!) говорить по-итальянски. Никто его не приглашал, не умолял делать доклад по-итальянски. Всего лишь деликатно намекнули, сказав, что слышали от коллег в Милане, что лет двадцать назад он продемонстрировал им парадокс. Советский фармаколог выступает с научным докладом на… итальянском. Отшутился поговоркой «When in Rome, do as Romans do». Верно: «Когда в Риме, делай как римляне». Если его попытку можно было назвать шуткой. Не выходкой, не пижонством. Всех устраивает его английский. Без претензий. Вот и надо было докладывать на английском. Тем более что тема доклада интересная. Особенно для итальянцев, где тоже стали недавно изучать антидепрессанты.

Один доктор в Милане, с теплой, какой-то философской (если бывает у философов какая-то «профессиональная») улыбкой захотел помочь:

— Вы можете вполне отложить до Рима. Завтра там будете. А здесь еще не Рим!

Как тонко — «еще не Рим»!

Все прошло не на «ура», но восторженно. Задел их тонкие итальянские струны. Вот и «остался в памяти потомков» своим очень похожим на итальянский произношением. Один итальянский коллега, который был на том докладе, через несколько лет признался:

— Не обижайся. Что ты там докладывал про свои результаты, я теперь уже не помню. Хотя было что-то новое и важное. Но как тебе удалось так выучить итальянский, так правильно говорить с правильными интонациями, до сих пор хорошо помню. Рассказывал многим. Единственный раз в моей жизни, когда иностранец делал доклад на итальянском.

Знал бы, как гость старался подражать итальянскому произношению на репетициях дома?! Перед поездкой. Сам себя проверял придирчиво. Теперь, в Милане, отступать было бы трусостью. Замахнулся же!

В Болонском университете он не докладывал на итальянском. По-английски для него давно стало привычным. И в Америке недавно выступал в нескольких университетах. Его хорошо понимали, и он ни разу не оконфузился. А вот почти час вопросов, ответов, дискуссии — на итальянском. «Сработал против себя». Ребенку понятно, что только наоборот надо было. Доклад на итальянском и ленинградский школьник смог бы, наверно, сделать. Просто зачитать по бумажке, где записано кириллицей. Если б натренировали его как следует. С любым языком так. Даже на родном особого ума не надо «читать» доклад или лекцию. Шпарь по написанному. Плохо со зрением — надень очки.

А вот услышать и понять вопросы, не задержать ответ, внятно произносить на итальянском — это «Караул!». Как не сообразить! Вот и опять: «Умный, умный, а дурак». Прочувствовал, когда уже скрипел в дискуссии.

Назад не повернешь. Он уже в большой аудитории. Столько глаз на него смотрит. Сколько ушей слушают. Поздно выкручиваться: «Пардон! Голос сел. Что-то плохо себя почувствовал. Наверно, температура стала повышаться и тому подобное».

Поймут. Простят. Врачи! Но и симуляцию умеют диагностировать. Влип!

Ни в жисть бы не выкрутился, если бы не чудо. Явилось в облике… Нет, не святого, не палочки-выручалочки, не доброй феи. Перечислять эти «не» можно очень долго. Проще. Анжело, молодой выпускник медицинского факультета, вызвался подстраховать. Златокудрый, синеглазый, с легкой улыбкой, добрый, чувствовалось, от самых корней. Только чудо!

Анжело присел, очень скромно, на соседний стул. Не сводил с нашего героя преданный взгляд. Можно было не сомневаться, что в любую секунду, при малейшем затруднении в итальянском, он тотчас придет на помощь. Английский он знал отлично. Переводил бы с итальянского. И подсказать мог что-то по-английски. Одного его присутствия нашему герою было достаточно, чтобы преодолеть робость. Спасибо товарищу… нет, синьору доктору Фиоритти, за такую поддержку. Выручил. Не молчаливый суфлер. Как настоящий друг. Ему это тоже нелегко далось. Было видно и во время дискуссии и, главное, после нее. На финише этого супермарафона. Заострившееся лицо. Опущенные плечи. Еще какая усталость!

Подвиг. Во имя дружбы и международной солидарности трудящихся. И не в праздник Первого Мая. Без лозунгов и маршей.

Не обошлось без маленьких хитростей. Главное, что затрудняло ответы, — нет, не итальянский. Слишком уж разная дикция! Один или одна спрашивает — абсолютно все понимаешь. Потому что все расслышал. Таких слушателей было немало. Хорошо бы побольше. Один шамкает, другая гнусавит, третий шепелявит, четвертая пулеметит. Индивидуальные особенности! Не брать же им уроки ораторского мастерства. Так и ходят. А нам выкручивайся! И с родным языком так может быть. Каждый может вспомнить. Если попросить просто повторять на том же русском за докладчиком или лектором с такими «индивидуальными особенностями дикции», не пройдет без ошибок. Даже когда слух отличный и способность запоминать не снижена.

В чем же хитрость? Иногда просил повторить вопрос. Ссылался на плохой слух. «Не уловил!» Спрашивавший вынужден повторить вопрос. Что и требуется! Два раза услышать, понятно лучше, чем один. И второй раз, естественно, вопрос был громче. «Докладчик плохо слышит!»

Вот такая «историческая проба итальянского языка». Слава богу, не первый блин. Первый был много лет до этого в Милане. Но и там «проскочил». Везунчик!

У каждого свой Болонский университет. Это естественно. У кого-то имена и даты. У кого-то книги и страницы источников.

У кого-то воспоминания коллег или современников. «Бумажные источники» — сейчас нередко говорят. У него, видимо, был в Болонье «Университет итальянского языка». Каждому свое!

Содержание первой части.

Содержание второй части.

Содержание третьей части.

Содержание четвёртой части.


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *