Я хочу написать несколько слов о западноукраинских городах и изображениях, которые мы опубликовали вчера.

Фотографию вокзала в городе Чоп я привел потому, что и сейчас, и тогда, когда Украина была советской, это было самое западное из украинских железнодорожных сооружений. Люди, которые ехали  за рубеж — в Германию (в период разделения Германии — в ГДР), в Польшу, в Вену (Австрия), проезжали через Чоп. Это был самый крупный железнодорожный узел в транспортных коммуникациях с Европой. Сам по себе вокзал не был  историческим памятником, но здесь колея российского стандарта 1524 мм (с 1970 года — 1520 мм) сменялась принятой в Европе колеей 1435 мм. Интересно отметить, что первый стандарт колеи в США соответствовал нынешнему российскому.

Поэтому в Чопе поезда, направляющиеся в Европу, проводят шесть часов, которые нужны, чтобы поменять под железнодорожными вагонами колесные пары соответственно ширине европейской колеи. Это время можно посидеть в вагоне, а можно побродить по окрестностям. Но самое интересное — это наблюдать работу крановщиков и наземных рабочих-виртуозов, которые меняют колесные пары. Они практически не применяют измерительных инструментов, безошибочно используя многолетний опыт и связываясь с крановщиками преимущественно жестами (вверх-вниз — вира-майна). Колею,  на которой стоят новые колесные пары, пригодные для поездки по Европе, крановщик видит сам. Двое рабочих показывают ему только "вверх", а когда он переносит колесные пары на железнодорожную дорогу в Европу, ему также жестами показывают "вниз". Все время перестановки колесных пар вагоны висят на мощных домкратах, вполне независимо от железной дороги.

Для меня лично Чоп имеет особое значение. Здесь и в Ужгороде в период не холодной, а вполне горячей войны между Советской армией и батальонами Повстанческой армии ОУН  формировались составы, в которых вывозились в Сибирь крестьяне тех сёл, возле которых происходили боевые столкновения. Этот принцип коллективной ответственности был введен по личному распоряжению Сталина.

В одном из таких поездов в 1949 году, между третьим и четвертым курсом (окончание трех курсов давало право работать фельдшером), я занимал должность фельдшера медицинской части сопровождения.  С вооруженными формированиями бандеровцев, как называли их обычно в просторечьи, я сталкивался и раньше (см. мои воспоминания, посты 10 и 11) Но в этом году я в первый и последний раз видел, как вооруженные люди оцепляют прикарпатское село, после чего населению через репродуктор объявляется: "В соответствии с решением советского првительства в связи с боестолкновением, которое имело место возле вашего села, жители села подлежат переселению в районы Сибири и Дальнего Востока. На сборы вам дается 24 часа. Количество вещей не ограничивается. Однако громоздкие вещи, а также скот нет смысла везти с собой: вы все получите на месте"..Переход к коллективной системе ответственности знаменовал собой практическое окончание боестолкновений. В первый и последний раз я видел массовую высылку с начала и до конца. Я не испытывал любви к Повстанческой армии, как и любой лояльный советский гражданин. Я знал, что если возле села было боестолкновение, то кто-то из активных членов ПА (может быть, только один) проживал в этом селе и постоянно снабжал информацией Повстанческую армию. Но к людям, которых увозили далеко на Восток, я относился без недоброжелательности. Может быть, среди них и был один или два человека, активно сотрудничавших с ПА ОУН, но я же их не знал. А большинство было виновно (если это можно назвать виной) только в том, что возле села шел бой.

Медчасть состояла из четырех человек: врач, две медсестры и я. В вагоне медчасти постоянно гостили офицеры сопровождающего оцепления, поскольку сразу три женщины были для них большой редкостью. Я работал добросовестно и грамотно, и поэтому начальник эшелона и его сотрудники относились ко мне хорошо. Но я строго соблюдал инструкции (достаточно гуманные), и это, в сочетании с хорошим знанием украинского языка, приводило к тому, что и высылаемые относились ко мне доброжелательно. Строгое соблюдение инструкций — это означало проверку провизии, которая закладывалась в котел для питания людей ("котловое питание"). Я не саботировал и честно три раза в день снимал пробу с котла. В мои обязанности входила также раздача детского питания. Я ни разу не позволил себе пренебречь чьей-либо жалобой на недомогание. Я следил, чтобы остановка для "помывки в бане" была не реже, чем раз в неделю. Собственно, именно я и обязан был делать. Но во мне уже жил врач, который "растет из сердца", а это люди чувствуют сразу. Моя добросовестность, которую офицеры называли занудливостью, не встречала понимания, но никто не мог возражать против выполнения инструкции. Тем более что чем больше был занят я, тем больше свободного времени оставалось у женщины-врача и медицинских сестер, а они, в отличие от меня, вызывали у офицеров живой интерес.

Здесь я хочу пересказать только одну беседу. (Может, я приводил ее в воспоминаниях). Когда во время раздачи детского питания средних лет человек, по виду, крепкий сельский хозяин, спросил меня, когда я пришел раздавать детское питание: "А почему нас не везут через Москву?" Естественно, он говорил по-украински, но я не хочу занимать время переводом. Я ответил: "Москва очень загруженный железнодорожный узел, и там, где есть возможность ее объехать, ее объезжают всегда". "Нет, не поэтому", — сказал мне собеседник. "А почему?" — поинтересовался я. "А это для того, — ответил мне крестьянин, — чтобы батько Сталин не знал, как высылают людей в Сибирь без суда и следствия". Я не стал вдаваться в дискуссию по этому вопросу, но поразился тому, какой авторитет сумел завоевать Сталин даже в глазах потенциальных противников.

Кстати, высылаемым не полагалось знать маршрут следования. Я, выполняя инструкцию, никогда не обсуждал эту тему. Но тем не менее все население вагонов всегда знало, где эшелон находится. Откуда они брали источники информации, не знаю. Правда, на рельсы можно было выбросить записку. Но это было послание "куда", а не "откуда".

Уже тогда я испытывал горькое сожаление по поводу никому не нужной братоубийственной войны. Но в те годы я еще предполагал, что другого пути быть не могло.

Меня не удивишь дальностью расстояний и экзотичностью новых мест. Весь район Колымы и Чукотку мы изъездили во время моих экспедиций, посвященных адаптации человека. И все-таки эта первая поездка была самой длинной (даже более длинной, чем из Москвы в Лос-Анжелос) и наверняка самой длительной. Никогда больше путь такой продолжительности я не проделывал по железной дороге. Я останавливаюсь на этом потому, что это были годы окончания длившейся более десятилетия вооруженной борьбы между ПА ОУН и советскими войсками, исход которой был предрешен, но которая унесла немало жизней с обеих сторон.

Продолжение следует

Posted in Без рубрики