Мы только кончили рассматривать истории болезней науканцев, когда Калачёву позвонили из больницы и сказали, что какой-то человек, который говорит по-русски с выраженным акцентом обязательно хочет увидеть профессора Березина до его отъезда из Магадана.
— Я завтра с утра заеду в больницу, — сказал я. – Может быть, встретимся с ним там?
— Сейчас 9 вечера, — сказал Калачёв, — может быть, я позвоню, чтобы его подбросили сюда, он будет здесь через 20 минут, и вряд ли вам понадобится больше 40 минут на беседу.
— Это может затянутся, — сказала Лена, — а вам всё-таки спать надо.
— Ничего, — сказал Калачёв, — сыновья в любом случае лягут спать, а мы с Любой можем и посидеть.
— Ну, если делать это, — сказал я, — то делать немедленно.
— Уже делаю, — сказал Валерий Фёдорович.
Он набрал номер телефона своего водителя, с которым имелась договорённость, что он будет работать всякий раз когда это будет нужно, получая либо дополнительное вознаграждение, либо отгулы.
Из трубки послышалось громкое:
— А где он сейчас-то?
 

Стадо оленей села Ваеги
Фотограф Магадан.

— У дежурного врача, — сказал Калачёв.
— Позвоните дежурному врачу, чтобы посетитель, который разыскивает Феликса Борисовича, оделся и выходил, за это время машина подъедет к выходу.
Ещё некоторое время мы рассматривали детали течения ПТСР у разных пациентов, потом Люба пошла приготовить чай и в это время раздался звонок в дверь. Вошёл пожилой человек несколько выше среднего роста, с седыми висками и глубокой морщиной, прорезающей лоб. Я вышел ему навстречу и сказал:
— Я Феликс Борисович. С кем имею честь говорить?
— Джером Томпсон, антрополог.
— У вас ко мне дело?
— Я затруднился бы это так определить, просто у меня создалась трудная для решения ситуация и я решил поговорить с вами, чтобы иметь независимое мнение специалиста, — он действительно говорил с сильным акцентом, по-видимому, с английским.
Люба подошла к нам:
— Что же вы встали в прихожей? Проходите, садитесь. Вы выпьете с нами чаю?
— Пожалуй, — сказал Джером. – У вас очень холодный климат.
Некоторое время мы пили чай, обсуждая климат на Колыме, потом я спрсил Джерома:
— Ваше дело имеет конфиденциальный характер? В этом случае нам придётся перейти в другую комнату.
— Тут нет особых секретов, — сказал Джером, — но всё-таки я бы предпочёл поговорить с вами наедине.
Люба проводила нас в кабинет Калачёва, поставила перед нами ещё два стакана чая и вазочки с разными вареньями и вышла.
 

Олень в прыжке.
Фотограф Магадан.

Джером молчал. После паузы, которая длилась минут 10, я спросил его:
— Вы забыли, о чём хотели со мной говорить?
— Нет, — ответил он, — просто я подбираю формулировки.
— А если их не подбирать, — спросил я, — скажите, как скажется.
— Может быть, вы и правы, — сказал Джером.
— Мистер Томпсон, — сказал я, — у вас какая-то сложная ситуация, требующая консультации психиатра?
— Мне трудно ответить на оба ваши вопроса. Я не знаю, можно ли эту ситуацию считать сложной и мне трудно определить, какую роль здесь может играть психиатр.
— Ну так изложите ситуацию и мы вместе в ней разберёмся.
— Среди ваших пациентов, — сказал Джером, — есть один, который называет себя Ыкалук, и который по внешности заметно отличается от своих братьев, если вы видели их.
— По крайней мере одного, — сказал я, — он сегодня был госпитализирован в связи с посттравматическим стрессовым расстройством, и по внешности он действительно сильно отличается от Ыкалука.
— У нас была антропологическая экспедиция на Аляске, посвящённая исследованию эскимосов. В отличие от Чукотки, на Аляске эскимосов много и там можно было набрать большой материал.
 

Вороны Провидения.
Фотограф Магадан.

— Да, — сказал я, — чукчи о вас позаботились, когда вытеснили большое эскимосское племя с Чукотки на Аляску.
— Может быть, — сказал Джером, — может быть я действительно должен быть благодарен за это чукчам. Мы были молоды, энергичны и сексуальны. У многих из нас любовницами были эскимоски, для антропологов это считалось хорошим стилем – показать, что они не объекты изучения, а такие же люди, как мы, и не вызывают у нас брезгливости. Естественно, на Аляске вполне возможно было найти любовницу-англичанку. Но это было бы только удовлетворением сексуальной потребности, тогда как любовница-эскимоска это было приключение. Мы действительно с уважением относились к этим эскимоскам, значительно тщательнее, чем если бы имели дело с американками. Мы подчёркивали своё уважение к ним, расположенность и влюблённость. Шутя, мы называл их «наши эскимосские жёны». Я уже тогда был серьёзным исследователем и длительное время считал, что путать исследование и секс не стоит. Но однажды меня познакомили с эскимосской женщиной, которая в семье, где я с ней встретился, жила на правах гостьи после того, как пересекла Берингов пролив в день медленного льда. Она говорила по-английски почти без акцента и сказала мне, что когда она была маленькой девочкой, она окончила на Аляске английскую миссионерскую школу. То, что она свободно говорила по-английски, была живой и остроумной, заставило меня взглянуть на неё как на женщину, а не как на объект исследования. В следующий экспедиционный сезон она нашла меня на Аляске и сказала, что у меня родился сын.
 

Сопки Дионисия.
Фотограф Магадан.

Она не предъявляла никаких претензий, не требовала для сына каких-либо материальных благ, но спросила меня, хочу ли я увидеть своего сына. Я захотел. Тогда мальчику был год. Потом она показала мне его ещё раз, когда ему, наверное, было около 10 лет, и тогда она сказала ему, что я его отец, а я не возражал. У нас писали о трагедии Наукана, и хотя я жил уже совсем другой жизнью, мне стало больно при мысли, что моя эскимосская жена и мой сын могли серьёзно пострадать при этом. Я получил приглашение на работу с советскими антропологами, но сказал, что поскольку я всю жизнь занимаюсь эскимосами, я готов принять участие в исследовании чукчей и юкагиров, но эскимосов тоже нужно включить в программу. Это был последний раз когда я встретился с ней, но недавно я узнал, что среди науканцев началась эпидемия ПТСР. Как раз в начале этой эпидемии наши советские коллеги работали на территории Аляски и я узнал одного из них, с которым работал на Чукотке, и который знал о моей эскимоской жене и сыне. «Я не знаю, испытываете ли вы к своему сыну родственные чувства, — сказал он, — но я хочу вам сказать, что психиатрия в Магадане на достаточно хорошем уровне, особенно это относится к главному врачу Магаданской областной больницы, и о состоянии его здоровья можно не беспокоиться». «А где Наяк?» – спросил я. «Она долго жила в Уэлене, но последний месяц жила в Магадане, чтобы иметь возможность принимать участие в судьбе своего сына Ыкалука. Потом она внезапно слегла и в Уэлен уже больше не вернулась. Это был скоротечный рак щитовидной железы».

Продолжение следует.

Posted in Без рубрики