Donate - Поддержка фонда Ф.Б.Березина

17. «Дело врачей» — продолжение и окончание.

Мне предоставили свободу в выборе учреждения, в котором я проходил усовершенствование по психиатрии. В том, что это усовершенствование надо проходить в Москве у меня не было ни малейшего сомнения, а дружеские отношения связывали меня со многими сотрудниками психиатрической клиники имени С.С. Корсакова, где базировалась кафедра психиатрии Первого Московского Медицинского Института. Поскольку Институт был награждён орденом Ленина, его чаще всего называли МОЛМИ, хотя в обиходе фраза «Первый Медицинский» тоже была достаточно распространённа. Это был крупный ВУЗ с международной известностью, в котором большинством кафедр руководили академики или члены-корреспонденты Академии медицинских наук, или Академии наук СССР. Но я попал в институт в неспокойное время. Могло оказаться, что я договорился о консультации с известным профессором, а назавтра он уже исчезал, консультация откладывалась на неопределённое время, если не навсегда. «Дело врачей» продолжало свою разрушительную работу. Кафедра психиатрии — «главная психиатрическая кафедра страны» — в течении 14 лет возглавлялась выдающимся учёным профессором Михаилом Осиповичем Гуревичем, с которым длительно работал в качестве профессора кафедры А. О. Эдельштейн. Старшую сестру клиники Евгению Петровну, человека умного, опытного и надёжного,  работавшую в клинике ещё со времён Ганнушкина, вызвали на допрос в МГБ. Следователь хотел получить от неё данные о вредительской деятельности Гуревича и Эдельштейна, сказав при этом: «Не удивляйтесь вопросу, мы сейчас такие враждебные действия видим повсюду». «Я не знаю, что и где видите вы, — сказала Евгения Петровна, — Я могу говорить только о том, что вижу я. Не знаю, может быть кто-нибудь и совершал вредительские действия, но Гуревич, которого я знаю много лет, таких действий точно не совершал, и Эдельштейн тоже».
Ко времени моего приезда уже прошла Павловская сессия, ветераны перестали руководить кафедрой и её возглавил приехавший из Харькова убеждённый сторонник внедрения учения Павлова в психиатрию Е.А Попов. Его лекции приходили слушать ради широких вылазок в историю психиатрии и прекрасного русского языка. Несмотря на то, что мои научные взгляды не совпадали с взглядами ортодоксальных павловцев, которые сводили теорию психиатрии к физиологическим концепциям Павлова, лекции Попова первый раз я выслушал с большим удовольствием. Когда же я решил прослушать ещё один цикл его лекций, я с удивлением убедился, что они практически дословно повторяли те же лекции, которые я слышал в первый раз. По-видимому,  курс Попова был рассчитан только на однократное прослушивание. Но преподаватели более низкого уровня, ассистенты и доценты во многом остались ещё со времени Гуревича и поэтому в курсе усовершенствования я получил достаточно широкие знания отнюдь не ограничивающиеся учением Павлова. 4 месяца я проходил ротацию между мужским и женским отделением для спокойных пациентов (потом их стали называть санаторными) и мужским и женским отделением для беспокойных больных, которые после Канайки казались мне почти идеально спокойными, поскольку учебный процесс не позволял работать с пациентами с выраженным психомоторным возбуждением.

Пребывание в клинике позволило мне ознакомиться с организацией лечебного процесса и с методами лечения о которых я слыхал, но никогда не сталкивался с ними воочию. Эти методы и подробный разбор их использования с опытными и высоко интеллигентными преподавателями увлекали меня и позволяли не думать о происходящем за пределами клиники.

Между тем за пределами клиники политическая атмосфера становилась тревожной. Аресты врачей продолжались, ходили слухи о подготовке массовой антисемитской акции – переселении всех евреев в Еврейскую автономную область. 5 марта умер Сталин и обстановка сразу в корне изменилась. Я жил тогда на квартире у приятеля и в этой же коммунальной квартире жил профессор Кассиль  (двоюродный брат автора «Кондуита» и «Швамбрании»), который занимался физиологией высшей нервной деятельности – области в тот период весьма скользкой. Мне позвонили в 4 часа утра, мой приятель, хозяин квартиры, активно высказал недовольство ранним звонком, но по телефону другой мой приятель — Эдмунд Иодковский (позднее погибший в связи с профессиональной деятельностью редактора газеты) – сообщил мне: «Два часа назад освобождены все врачи, арестованные в связи с известным делом. Днём был указ, лишивший инициатора этого дела Тимашук ордена Ленина». Я повторил полученные по телефону сведения хозяину моего жилья и хотя не было ещё 5 часов, он постучал профессору Кассилю и сообщил новость. С этой минуты телефон в квартире не умолкал – звонили из квартиры, звонили в квартиру и о сне никто уже не думал. Коллеги уговаривали меня пойти в Колонный зал отдать честь телу вождя, но я был человеком образованным, хорошо знал, что такое Ходынка, а кроме того, я неоднократно видел Сталина живым и не думал, что мёртвым он стал интереснее. Оказалось, что выбор, который я сделал, был правильным. Из тех, кто пошли к Колонному залу, не всем удалось вернуться. Давка, падение людей под ноги толпы, которая была не в силах остановиться, люди, которые пытались карабкаться по водосточным трубам и срывались вниз, конечно должны были производить сильное впечатление, но я был доволен тем, что я этого впечатления избежал. В последствие моя жена, с которой я в это время ещё не был знаком, и которая тогда была студенткой четвёртого курса, в азарте совместно с подругами влилась в эту толпу и остановилась перед перегораживающим улицу грузовиком. Толпа напирала сзади, толпа уходила вперёд. Грузовики стояли неподвижно. Какой-то человек со знаками различия майора госбезопасности сказал: «Если бы Вы успели пройти, Вы бы уже не вернулись». «А так?» — спросила она. «А так мои люди сейчас выведут вас на крышу по пожарной лестнице и проводят до переулка, спуститься в который будет уже безопасно. Она рассказывала мне об этом через 4 года, но всё ещё оставалась под сильным впечатлением пережитого. В течение четырёх дней проходили собрания и митинги и только на пятый возобновилось моё усовершенствование.

В процессе усовершенствования я приобрёл первый опыт применения психофармакологического препарата. В то время единственным таким препаратом был ларгактил. Его действие, быстрое и интенсивное, по началу производило на психиатров такое же впечатление, как на врачей в период Второй Мировой производил разработанный тогда пенициллин. Однако из-за недостаточного количества ларгактила основными методами лечения психозов оставались различные виды шоковой терапии, главным образом инсулино-шоковая терапия. Две недели я вёл палату, где эта терапия проводилась, и за эти две недели я мог считать себя уже мастером инсулино-терапии. Я хорошо подбирал дозу инсулина, а когда нужно было шоковое (точнее коматозное) состояние прекратить, я научился попадать в любую вену на руке независимо от того, удавалось ли удержать руку пациента в неподвижном положении. На эти две недели я завёл специальные брюки для этой работы, поскольку при выведении из комы капли (а то и струйки) глюкозы неизбежно попадали на одежду, и когда моя работа в инсулиновой палате кончилась, мне с большим трудом удалось уговорить сотрудников химчистки принять в чистку мои брюки. Они говорили, что не могут принять в чистку вещь, если не ясен характер загрязнения. «Характер ясен, — сказал я, — Это сахар. Понимаете, с-а-х-а-р!» «Вы что ж, на сахарном заводе работаете?» — спросили они. «А хотя бы и так» — сказал я, но к этому времени самая молодая и любознательная сотрудница уже опустила одну из манжет в кипяток и с удовольствием убедилась, что сахар растворяется.
 

Читать комментарии

Этот пост в ЖЖ

Posted in Без рубрики

3 комментария to “17. «Дело врачей» — продолжение и окончание.”


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *