Часть 1

Часть 2

      — Убрать маты! — Скомандовал генерал. 
      Убрали. Родин подошел к моему танку, извлек из кармана носовой платок и протер им трак. Слава Всевышнему, платок остался чистым. Но гроза все же разразилась. Генерал подозвал моего механика-водителя и приказал ему расстегнуть комбинезон. 
      — Тебя не наградили за прошедший бой? 
      — Наградили, кажется, товарищ генерал-полковник. 
      — Не кажется, а точно. Орден Красной звезды. Я-то знаю, что сделал ваш экипаж. Так где же твой орден? — Родин гневно посмотрел на командира бригады, вытянувшегося, как новобранец, по стойке смирно, и прорычал: 
      — Где? 
      Интересно, почему он спросил у механика-водителя, а не у меня? Я ведь тоже еще не получил своей награды. 
      — Не получили знаков, товарищ генерал-полковник. 
      — Не получили?! Рас…дяй? Так я, как Суворов, должен знаки возить и раздавать? Говно ты — не полковник! 
      И надо же — взгляд генерала остановился на прожженной новенькой шинели десантника-мотострелка. Вероятно, разгильдяй прожег шинель у костра. 
      — Ну-ка, сынок, подойди сюда. Ты откуда попал в эту говенную бригаду? 
      — Из госпиталя, товарищ генерал-полковник. 
      — А в госпиталь? 
      — Из сто двадцатой танковой бригады, товарищ генерал-полковник. 
      — Так возвращайся, сынок в сто двадцатую. Здесь же о тебе никто не заботится. Этому говнюку полковнику наплевать на то, что у тебя дыра в шинели. Как же он будет заботиться о тебе в бою? Иди, сынок. Скажешь, что Родин тебя послал. 

Начальник бронетанковых войск 3-го Белорусского фронта генерал Родин

Фото с сайта

      Солдат потоптался и скрылся за ближайшим "гаражом", где кто-то из танкистов тут же засветил ему "фонарь", чтобы не лез на глаза начальству в прожженной шинели. 
      А генерал Родин продолжал бушевать. 
      — Тревога! — Гаркнул он. 
      Заработали моторы. Родин ткнул меня пальцем в грудь: 
      — Почему не выезжаешь? 
      — В моем распоряжении десять минут, товарищ генерал-полковник. Температура масла должна подняться до пятидесяти пяти градусов. 
      Генерал скосил глаза в сторону стоявшего рядом с ним инженер-подполковника. Тот слегка кивнул. Через восемь минут мы выехали из окопа. Танки вытянулись в колонну на грунтовой дороге. Командиры поднялись на пригорок. Родин решил провести рекогносцировку. 
      — Доложи, что видишь, — обратился он к лейтенанту Володе Иванову, командиру танка в моем взводе. 
      Местность мы знали, как свою ладонь. Больше месяца торчали здесь. Каждый из нас, не глядя, мог рассказать о любой детали между грунтовой дорогой и передним краем, до которого было одиннадцать километров. 
      Володя вытащил планшет и четко начал: 
      — Слева, на юго-западе лес Шталупенен. 
      В душе я улыбнулся. В лесу Шталупенен располагался медсанбат. Красивый блондин Володя Иванов пасся в том медсанбате. Две медсестры воевали из-за него друг с другом. 
      — Какой к … матери лес?! — Прорычал генерал-полковник. — Ты что ослеп? Роща Шталупенен, а не лес. — Родин ткнул пальцем в карту. 
      Не знаю, наверно вожжа попала мне под хвост. Накопившаяся обида за себя, за командира бригады, за Володю Иванова, за всех облаянных, затопила меня и выхлестнулась наружу: 
      — Разрешите вопрос, товарищ генерал-полковник? 
      — Ну. 
      — Какого года рекогносцировки ваша карта? 
      Родин взглянул на планшет: 
      — Ну, 1891-го. 
      — За пятьдесят три года роща могла превратиться в лес. 

"За пятьдесят три года роща вполне могла превратиться в лес"

Фото с сайта

      — Что?!! — Генеральский крик потряс морозный воздух. — Гнида! Да ты… Пошел отсюда к … матери! 
      Я четко приложил ладонь к дуге танкошлема и во всю мощь хорошо поставленного командирского голоса прокричал: 
      — Есть, идти к … матери, — и уже чуть тише, — вслед за генералом, который знает туда дорогу. 
      Чеканя шаг, я прошел мимо обалдевших офицеров. 
      Родин орал и топал ногами. Досталось и комбригу и комбату. Этого я уже не видел. Только слышал генеральский мат. Картину потом описали мои друзья. Я подошел к своему танку. Механик-водитель испуганно выглянул из люка: 
      — На хрена он тебе сдался? Ты представляешь себе, что сейчас будет? 
      Примерно то же и в такой же манере сказал командир батальона через две—три минуты, когда Родин со свитой и ротой охраны покинули бригаду, матом объяснив комбригу, кто есть он и его подчиненные. 
      Ждали последствий. Но их не было. 
      Недели через две командиров и механиков-водителей нескольких танковых бригад собрали в большом зале немецкого офицерского клуба. Никто из нас не знал причины сбора. 
      Вошел генерал-полковник Родин. Все встали. Меня он, вероятно, заметил потому, что я стоял крайний слева у прохода, по которому он шествовал. 
      Генерал остановился. 
      — Я тебя не расстрелял. Ты мне еще понадобишься. Все равно погибнешь. Кровью ты у меня смоешь вину. А пока — не видать тебе награды за прошлый бой. 
      Родин поднялся на сцену и остановился перед запахнутым занавесом. 
      — Все вы, сволочи, получили инструкцию, что у нас сейчас новый антифриз — этиленгликоль. Все вы, сукины сыны, были предупреждены, что это сильный яд. Но некоторые говнюки считают, что это только угроза, что антифриз прежний — спирт, глицерин и вода, который вы лакали, как свиньи, доливая вместо антифриза воду и замораживая моторы. Так вот вам, мать вашу … , наглядная демонстрация. Приказываю смотреть на сцену и не отворачиваться, пока я не подам команду. 
      Распахнулся занавес. Сейчас, спустя пятьдесят два года, я не могу спокойно писать о том, как в муках, корчась, изламываясь и постепенно угасая, умирали пять человек, экипаж танка. Они выпили антифриз. Не знаю, сколько часов длилась агония экипажа и наши муки. Генерал Родин строго следил за тем, чтобы никто не отворачивался от сцены. Сам. Лично. Не перепоручил кому-нибудь из своих многочисленных подчиненных. Хороший был генерал. 
      От стычки с ним я отделался только тем, что не получил причитавшийся мне орден. Но есть у меня и другие ордена. И вообще орденами никого не удивишь. А вот скажите, был ли случай даже в самой либеральной армии, чтобы лейтенант послал к … генерала, и не просто генерала, а такого зверя, как генерал-полковник Родин? 
      Мне и сегодня приятно осознавать себя таким уникальным лейтенантом. 

      Одну встречу с генералом армии Черняховским я уже описал в книге "Война никогда не кончается". Это была не личная встреча. 
      Из башни танка я наблюдал за происходящим. Мой стреляющий, Захарья Загиддуллин забрался в окопчик справить нужду. Именно в это время между танком и окопчиком остановилась большая группа генералов и старших офицеров во главе с командующим фронтом. Захарья слышал голоса, но не видел, кому они принадлежат. 
      И вдруг из окопчика прозвучало: 
      — Эй, славяне, дайте закурить. — А вслед за этим появилась круглая багрово-синяя физиономия с танкошлемом на макушке. В бригаде не было танкошлема на непомерных размеров голову моего стреляющего. А вслед за головой над неглубоким окопчиком возникла медведеобразная фигура Захарьи со спущенными штанами. Увидев генерала армии Черняховского со свитой, Захарья смутился. По-видимому, впервые в жизни. Он приложил ладонь к дуге танкошлема и замер по стойке смирно. Штаны сползли к ступням. 
      Замерзшее поле зашаталось от хохота. Черняховский указательным пальцем смахнул слезу. Хохотали генералы и старшие офицеры. Хохотали солдаты роты охраны. Хохотал я, стоя по пояс в башне танка. Только Захарья оставался серьезным, застыв по стойке смирно с опущенными штанами. 
      Генерал Черняховский открыл пачку "Казбека" и протянул ее Захарье. Тот деликатно взял папиросу. 
      — Спасибо, товарищ генерал армии. Разрешите еще одну для моего командира? — Плохо у нас было с куревом в ту пору. Черняховский, продолжая смеяться, закрыл коробку и вручил ее Загиддуллину. 
      Следующую, последнюю встречу с генералом армии я по-настоящему осознал только спустя тридцать лет. А тогда, 20-го января 1945 года, то ли еще не пришедший в себя после боя, то ли не оценив расстояния, я не придал значения факту, который так ярко высветил личность генерала Черняховского. 
      Случайно в горячке боя два танка оказались в тылу противника. То, что мы там натворили, было не результатом героизма. Просто старались выбраться к своим. На "закуску" на опушке рощи мы сожгли немецкий артштурм. Все. Дальше немцев уже не было. За длинным кирпичным строением (оказалось — это конюшня; отсюда на следующий день я поехал в свою последнюю атаку) стояли наши танки. 
      Я удивился, увидев, что командир бригады и майор, командир батальона, стояли среди офицеров, окруживших какого-то генерала. Только выбравшись из танка, я понял, что это командующий фронтом, генерал армии Черняховский. 

Генерал армии, командующий 3-м Белорусским фронтом Иван Черняховский — единственный полководец такого ранга, которого Деген видел в 300 метрах от только что уничтоженной немецкой самоходки

Фото с сайта

      Осколок на излете ударил меня в левую руку. Я почти не почувствовал ранения. Но генерал заметил и приказал перевязать меня. Кажется, это произошло именно тогда, когда я отрапортовал:
      — Товарищ генерал армии, разрешите обратиться к товарищу гвардии полковнику. 
      — Докладывайте мне. 
      Я доложил. Генерал Черняховский сказал кому-то из своего окружения, чем наградить оба экипажа, сел в "виллис" и уехал. А за ним — сопровождавшие его. 
      Ровно через месяц, уже в госпитале я узнал о гибели командующего 3-м Белорусским фронтом генерала армии Ивана Даниловича Черняховского. 
      Прошло тридцать лет и полгода. Я прощался с детством, с несостоявшейся юностью, с местами, где мачеха-родина питалась моей кровью и потом. Морально я уже чувствовал себя гражданином Израиля. Жену и сына я повез в бывшую Восточную Пруссию показать им мою могилу. 
      Осенью 1944 года похоронили месиво из моего сгоревшего танка. Решили, что и я погиб. Нашли мои обгоревшие погоны. Но это были запасные погоны. Обрадовались, узнав, что я жив. 
      А памятник, сооруженный нашими оружейниками, остался. 
      В этих местах я воевал поздней осенью и зимой. Сейчас, летом, местность должна была казаться другой, незнакомой. Но я узнавал каждую деталь. Словно не прошло больше тридцати лет. Словно каждый день я продолжал смотреть на врученную мне перед боем карту. Вот опушка, где мы сожгли немецкое самоходное орудие. Вот она длинная кирпичная конюшня, за которой мы нашли наши танки, и за которой я докладывал генералу Черняховскому.
      Стоп! Не может быть! От опушки до конюшни триста метров! Командующий фронтом находился в трехстах метрах от немецкого артштурма! Не командир батальона, что тоже не очень обычно — командующий! 
      Могут сказать, что командующий не должен находиться в такой близости от противника. Возможно. Не думаю, что генерал Черняховский безрассудно демонстрировал свой героизм, или бесстрашие. Но солдату достаточно двух описанных встреч, чтобы образ генерала остался светлым в его сознании. 
      В течение девятнадцати лет я периодически встречаюсь с израильскими генералами, продолжающими служить и закончившими военную карьеру.

"Я периодически встречаюсь с израильскими генералами"

На снимке: Ион Деген с бригадным генералом (в отставке) Романом Ягелем 9 мая 2007 г.

Фото с сайта

Сравним ли кто-нибудь из них с теми, на фоне которых я фотографировался? Даже с лучшими. 
      Можно ли на глазок сравнить рост стоящего у подножья горы с ростом того, кто стоит на ее вершине? Наверно, можно. Но я не умею.

1996 г. 

К комментарии в ЖЖ

Posted in Колонка Иона Дегена