Donate - Поддержка фонда Ф.Б.Березина

О смысле и сюжете

К предыдущему

Два времени

О СМЫСЛЕ И СЮЖЕТЕ

Популярной иллюстрацией бессмысленности абстрактной живописи служит известная история о том, как абстрактная композиция не утратила своей эстетической ценности, когда ее перевернули. Но в то же время в любой теоретической конструкции инвариантность системы относительно некоторого класса преобразований является необходимой предпосылкой научной ценности теории. Ведь иначе она не будет обладать никакой степенью общности, то есть вообще будет лишена какого-либо научного смысла.

Возможны две диаметрально противоположные точки зрения на самое понятие смысла. В первом случае "смысл" отражает привязанность образа к некоторой внешней ситуации. В частности, в живописи роль необходимого контекста, в котором и проявляется "смысл", будет играть система чувственных ассоциаций, связанных со зрительными образами (деревья, стоящие на земле, а не наоборот). Во втором же случае значимость приобретает некоторая степень свободы от контекста, то есть смысловую нагрузку несут как раз грамматические связи между зримыми образами (архитектурные особенности самой композиции). И важно, чтобы эти связи сохраняли бы свое значение в достаточно широком классе ситуаций. Поэтому такое значение имела физика Галилея, заменившая аристотелево наблюдение природы изучением избранных и идеализированных ситуаций, подобных случаю с равномерно и прямолинейно движущимся кораблем (классический принцип относительности).

Аристотелианцы часто (и, по сути, справедливо) упрекали Галилея в искусственности его теоретических построений, основанных не на созерцании живой, реальной природы, а на выдуманных автором (и в действительности не существующих) ситуациях. Но именно эти искусственные примеры (или, как их стали называть во времена Эйнштейна, мысленные эксперименты), точнее, как раз их искусственность, делают возможным их математическую реализацию, причем пример Галилея с кораблем естественно интерпретируется как условие инвариантности относительно некоторой группы преобразований.

Именно здесь проявилось то новое, что внес Галилей в научное мышление, — совершенно преображенный взгляд на научный эксперимент. Ценен как раз новый подход к опыту, а не эмпиризм Галилея, который его якобы отличал от "далекой от жизни аристотелевой физики", как обычно пишут авторы популярных книг. Отличие аристотелианства от современного теоретического мышления именно и состоит в наивном доверии к природе приверженцев Ликейского философа. Последователи Аристотеля, и особенно натурфилософы, полагали, что все динамические свойства тел заложены в природе самих тел и среды, их окружающей. И если пристальней наблюдать природу, тайны ее откроются, и мы узнаем причину движения. Замечательно, что эта традиция жива и по сей день. Даже теперь, после разработки Эйнштейном геометизированной (и тем самым не нуждающейся в каких-либо причинах, то есть несущей, по словам Эйнштейна, в себе свои основания) теории тяготения, многим естествоиспытателям кажется, что сама теория лишь описывает явление тяготения, не раскрывая его природы. Отсюда возникают различные вариации на тему "источников", в которых в традициях атомизма гравитационное поле сводится к кинематике некоторых специальных частиц. Иначе говоря, поле объясняется исходя из природы тел, "естественно" (в терминах специально придуманных "флюидов").

Теория же тяготения Ньютона, как и все другие теоретические системы, носит внешний характер, это способ описания объектов, чуждый их внутренней сущности. Именно поэтому так полно отражают самую суть теоретического подхода "Баллада о Джаббервоки" Кэрролла или же пример с "глокой куздрой" Щербы, поскольку в них отражена возможность "говорить, не говоря", то есть формулировать связи "чего-то" с "чем-то". Оригинальность подхода (И.Кант, впервые осознавший самую суть теоретического мышления и его оригинальность, сравнивал его с Коперниковой революцией в астрономии) в том, что вместо созерцания отношений объектов цель науки усматривается во введении тех или иных отношений. Поэтому-то смысл как реализация архитектурного замысла сменяет в теоретическом мышлении старое понятие смысла, связанное с совокупностью сложившихся в нашем сознании (а также в сознании наших предков в виде так называемого коллективного опыта) чувственных ассоциаций. Это особенно ясно, когда сопоставляешь две идеи законченности как реализации литературного замысла.

Читать дальше

К содержанию книги "Огненный лед"

К комментариям в ЖЖ

 


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *