6
6
Но покидая царство Снежной королевы, мы тем самым покидаем и область множественного. Исторический принцип, вносящий в нашу теорию онтологию, связан, как это показано в "Пармениде" Платона, не с многим, а с единым. Таким образом, характерный именно для логики "дробящий" разум, по самой сути — плюралистический, способный различать, имеет смысл лишь в "провинции Игры" (то есть в области бессмысленного), в мифологическом же (или историческом) мире, где, в сущности, все делится на существующее и нереальное, мы лишь соединяем единое действительное с многообразным возможным, если существование является предикативным, присоединяется к многому как свойство.
Именно поэтому в философских сказках Кэрролла (первых двух) образ единой и, по сути, неизменной Алисы проходит через серию игровых ситуаций. Сама Алиса вносит в игру историческую преемственность, то есть бытие.
Для того, чтобы связь множественного и единого (возможного и действительного) не носила бы механический характер (типа "часов и флюгера" у Свифта), мы пользуемся некоторой объединяющей идеей. В этом смысле геометрический подход Эйнштейна оказывается частным случаем использования так называемого расслоенного пространства. Своего рода "геометрией геометрий", то есть многообразия, элементами которого являются принципы симметрии, присоединенные в точке внешнего пространства, подобно клеймам на русских иконах, содержащих внутренние пространства, присоединенные к единому пространству иконы.
Именно в терминах этой геометрической модели в книге понимается связь игры и реальности.
У Эйнштейна в общей теории относительности геометрическая структура представляет из себя объединение в рамках криволинейного пространства Римана множества локальных областей, в каждой из которых действуют законы евклидовой геометрии. И, надо сказать, только эта структура действительно легла в основу вполне законченной и неподражаемо прекрасной теоретической конструкции. Обобщения, о которых мы говорим, лишь поиски в том же направлении, и их, вероятно, не было бы вовсе, если бы не бессмертный пример Эйнштейна.
Различные варианты этой идеи являются, собственно, персонажами книги о сказках.
Сказки и эссе, составляющие книгу, основаны на попытке эту идею интеллектуально "увидеть". И к этим попыткам и сводятся философские и теоретические поиски автора, в них выражается его духовная эволюция. Отсюда грамматические аналоги, связывающие грамматику с эксцентрической сказкой, а онтологический принцип — с внелогической мифологией.
В этом смысле свободная от грамматической структуры метафизика соответствует чисто словарным реалиям, которые могут восприниматься лишь содержательно, так как следуют лишь из истории (из ссылок на этот знак в канонических текстах). Другими словами, употребляя терминологию современных палеографов, внеграмматические ссылки относятся к истории текста, к анализу эволюции текстов, следующему из сравнения различных вариантов, тогда как логическая структура (принцип относительности), который в силу своей независимости от контекста позволяет трактовать сюжеты "музыкально" (как философские притчи), соответствует анализу формы.
Действительно, логическая структура, определяющая класс допустимых ситуаций, в которых может фигурировать некоторый знак, аналогична детерминативным значкам, а словарные реалии — идеограммам, не нуждающимся в переводе.
Кажется чрезвычайно естественным сопоставить эти внеграмматические знаки с мифологическими сюжетами, существующими вне языка.
И снова возникает образ двух миров — двух сторон зеркала, в который мифологические идеограммы входят как символ границы царства Снежной королевы. Как символ границы, охраняемой "безумным садовником", отделяющей естественное от непредставимого, — образ, возвращающий нас к главному теоретическому сюжету книги.
Добавить комментарий