Donate - Поддержка фонда Ф.Б.Березина

425. История генерала.9. Микросоциальный стресс. Выключение из социального контекста. 10.

Генерал позвонил мне утром:
— Феликс Борисович, разрешите моё недоумение. У меня хорошо идёт работа, у меня нет болей в области сердца, но тревога стала почти невыносимой.
— Что вы уже сделали, чтобы её снять?
— Сейчас пятая половинка алпразолама, но я не чувствую улучшения.
Сказанное меня обеспокоило. Это могло означать непосредственную заинтересованность какой-нибудь церебральной анксиогенной структуры, а в этом случае тревога могла быть только предвестником более тяжёлой патологии.
— Вы уверены, что вам не нужно обследоваться в госпитале? — спросил я.
— Госпитализироваться я не буду, — сказал генерал, — но если что-нибудь можно сделать амбулаторно, я могу потратить на это полдня.

 

— А что, одновременно с тревогой, не появилось ли каких-нибудь новых симптомов?
— Ну, совсем новых — нет, но головокружения, которые у меня бывают, сегодня меня донимают больше обычного.
— Я сейчас в лаборатории, — сказал я. — Вы можете попросить своего кардиолога, чтобы он как можно быстрее позвонил мне?
— Я сделаю это немедленно, — сказал генерал. И буквально через пять минут зазвонил телефон в моём кабинете.
— Вы хотели, чтобы я вам позвонил? — сказал кардиолог.

 


Мне позвонил кардиолог генерала.

— То, что сейчас происходит с генералом, пожалуй, не совсем ваша область, — сказал я. — Есть ли в вашей системе хороший невропатолог, который мог бы немедленно поехать к генералу? Я тоже приеду туда.
— А что стряслось?
— Пока я не приеду туда, я не разберусь, но возможности две: либо вертебробазилярная недостаточность, либо начальный период гипоталамического синдрома. Генерал сейчас постоянно живёт в ситуации напряжения. Массивные стрессогенные воздействия, которые он пережил за последнее время, могли обусловить столь тяжёлый стресс. Такой стресс может даже без других причин вызвать гипоталамический синдром. Я уже представляю себе схему обследования и лечения, но это, всё-таки, не вполне моя область. Такие расстройства считаются неврологическими, и мне нужно
чтобы официальный невропатолог высказал свою точку зрения, обсудил мою, и чтобы лечение было официально зафиксировано в амбулаторной карте генерала.
Кардиолог минуту молчал, потом сказал:
— Есть невролог, которому я привык доверять. Сейчас я постараюсь его найти, уговорить бросить все другие дела и поехать со мной к генералу.
— Вы тоже собираетесь приехать? — спросил я.
— Ну, как же, — сказал кардиолог, — это, всё же, мой пациент. Конечно, может случиться, что он станет в основном неврологическим, но пока основной его угрозой было состояние его венечных артерий.
— Позвоните мне, когда поедете, — сказал я, — я постараюсь быть к тому же времени.
Через десять минут снова зазвонил телефон, и я услышал:
— Мы выезжаем.
И машина, и мой водитель были на месте. Основной поток людей, которые ехали на работу, прошёл. Можно было надеяться, что пробок не будет. До дома генерала мне было дальше, чем от военной поликлиники, но почему-то получилось, что я приехал раньше всех. Я захватил с собой пакетик, куда сложил лекарства, которые могли пригодиться. Я едва успел закрыть за собой дверь, как в неё снова позвонили, и адъютант впустил кардиолога и ещё какого-то человека — осанистого мужчину лет сорока. Кардиолог сказал:
— Это лучший из известных мне неврологов.
Невролог протянул мне руку, я её пожал.
— Наслышан о вас, — сказал невролог, — ещё с тех пор, как вы защищали кандидатскую. Тогда Штульман мне сказал, что было странно услышать в психиатрической клинике прекрасную неврологическую работу.
— О, это дела давние, — сказал я.
— Ну, а ваши работы по гипоталамической патологии я тоже читал. Конечно, вы психиатр, но неврологическая подготовка у вас приличная.
— Давайте не будем вваливаться к генералу сразу такой толпой, — сказал я. — Пожалуй, я зайду первым и скажу, что вы должны вот-вот подъехать.
Поздоровавшись с генералом, я спросил:
— Как сейчас тревога?
— Вроде, немного поменьше. Но я принял уже восьмую половинку алпразолама.
— Не страшно, — сказал я, — препарат безвредный.
— Не могу понять, где я мог простудиться, — добавил генерал, — но я почувствовал жар, и когда мне измерили температуру, она оказалась около 39 градусов.
— А сейчас?
— Сейчас чуть поменьше, но, всё-таки, за 38.
— А у вас дома есть амидопирин? — спросил я.
Генерал позвонил, и, когда адъютант вошёл, он спросил его:
— Есть амидопирин в нашей аптечке?
— Есть, — ответил адъютант.
— Будьте добры, — сказал я, — принесите две таблетки амидопирина и полстакана воды.
А когда он вышел, я сказал:
— Пойду, посмотрю, я попросил приехать вашего кардиолога и специалиста по неврологии, может быть, они уже даже подъехали.
— Не нужно вам ходить, — сказал генерал, — адъютанта принесёт амидопирин, а потом посмотрит, есть ли ещё кто-нибудь в приёмной.
Адъютант вернулся буквально через минуту с двумя таблетками на блюдечке и с водой в стакане.
— Примите, пожалуйста, — сказал я генералу.
— Я могу быть свободным? — спросил адъютант.
Генерал проглотил таблетки, запил их водой и обратился к адъютанту:
— Поглядите, есть кто-нибудь в приёмной. Адъютант вышел и тут же вернулся.
— В приёмной ваш кардиолог, — сказал он, — и ещё один доктор.


«Я могу быть свободным?» — спросил адъютант.
Иллюстрация Alexeenko-Yuriy.

— Пусть войдут, — сказал генерал.
Кардиолог и невролог вошли, адъютант любезно пододвинул им кресла, а я сказал неврологу:
— У генерала высокая температура. Он уже принял две таблетки амидопирина.
— Ну, что ж, если вы не возражаете, — сказал невролог, доставая из чёрной сумки молоточек, — я пока обследую генерала.- Мы подождём в приёмной, чтобы вам не мешать, — сказал я, и невролог кивнул.
Кардиолог не в первый раз обнаружил, что он не является узким специалистом:
— Вы думаете, это гипертермический криз? — спросил он.
— Через 20 минут мы это увидим. Если температура не снизится за это время, значит, она вызвана нарушением функционирования терморегуляционного центра гипоталамуса.
Мы беседовали с кардиологом о здоровье генерала, о перспективах издания его книги, и о том, что ему бы, всё-таки, лучше находиться в центральном военном госпитале.
— В госпитале П.В. Мандрыка, условия не хуже, чем у генерала дома. Будет не сложно организовать ему двухкомнатную палату люкс, и тогда во второй комнате смогли бы находиться его адъютант и порученец, и порученцу он смог бы продолжать диктовать свою книгу.


Из чёрного врачебного саквояжа невролог достал молоточек.
Фото со страницы.

Дверь кабинета генерала распахнулась и невролог вышел. К нему тут же подошёл адъютант, а невролог сказал ему:
— Пойду, вымою руки.
— Вас проводить? — спросил адъютант.
— Не нужно, — сказал невролог, — я знаю дорогу. Не думаете же вы, что я подходил к пациенту с невымытыми руками?
— Что скажете? спросил я у невролога, когда, помыв руки, он вернулся в приёмную.
— Скажу, что температура не снижается, а, значит, локализация поражения ясна.
— А за счёт чего вы относите его головокружение?
— Судя по тому, что они у него давно и даже если усиливаются, то незначительно, я думаю, что это недостаточность вертебральных артерий, связанная с деформацией позвоночника. А как результат – недостаточность кровообращения в вертебробазилярной системе.
— Не это сейчас главное, — произнёс невролог. И, уже обращаясь ко мне, сказал: — Вы же у нас дока в том, что касается гипоталамических поражений.
— А если отвлечься от этого, — сказал я, — что бы вы думали?
— Я бы думал, что нужно сделать MPТ, чтобы убедиться, что за гипоталамическими расстройствами не скрывается что-либо серьёзное.
— Что, например? — спросил кардиолог.
— Недостаточность кровообращения в гипоталамусе — вещь редкая, но, всё-таки, возможная, — сказал невролог. — Но и от опухоли никто не гарантирован.

Продолжение следует.

Оставить комментарий в ЖЖ.

или воспользоваться формой для комментирования на сайте (см. ниже).

Posted in Без рубрики


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *