Написанный генералом текст был мне привезён в двух вариантах – в оригинальных рукописях генерала и в тексте, написанном на эту тему литобработчиком. Гордость специалиста, которая свободно читалась в оригинальном тексте, в тексте литобработчика исчезла. В тексте, в котором генерал имитировал стиль литобработчика, эта гордость ощущалась, но в значительно меньшей степени, чем в тексте, написанном до литобработчика. То же касалось эмоциональной составляющей воспоминаний. Литобработка сохраняла факты, но эмоциональное отношение к происходящему в ней терялось, хотя в самом сухом военном докладе ощущается, как автор доклада относится к сообщаемым фактам.

Бесстрастность в описании военных действий – недостижимый идеал. Я понимал, что собственный текст, имитирующий литературный стиль, вызывает у генерала иронию. Конечно, это был компромисс, но компромисс, на который генерал шёл сознательно. Текст, явившийся результатом компромисса, был, всё-таки, собственным текстом генерала, и когда я читал эту часть воспоминаний, перед моими глазами ясно вставали картины военных действий – от первого контрнаступления под Москвой, до боёв на улицах Кёнигсберга. Когда генерал описывал свою деятельность в роли начальника штаба армии и командарма, было видно, что он считает себя человеком, оказавшим существенное влияние на судьбу если не всей войны, то, по крайней мере, на судьбу сражений, важных для окончательной победы. В воспоминаниях было видно отождествление генерала со своим ближайшим окружением. Даже отдавая команды, он был частью той среды, которая должна была эти команды выполнять. А когда, будучи начальником штаба, он разрабатывал предварительные схемы операций, он физически ощущал кровавую цену её осуществления. Это были кровные связи человека, который разрабатывал операции или отдавал команды на их реализацию, с теми людьми, которые участвовали в процессе разработки, и с теми, неизвестными генералу поимённо людьми, кто по долгу службы и по долгу перед Родиной готовы были пойти даже на смерть, чтобы операция завершилась успешно. Может быть, именно это ощущение связи и сделало его выдающимся командармом. И именно эти переживания военного времени определили впоследствии его деятельность в министерстве обороны. Социальный контекст был частью его личности, и потеря этого контекста, поэтому была непереносима.

Контратаки вначале были возле самой Москвы, когда лыжные батальоны пытались восполнить недостаток техники.
Фото со страницы.

Я регулярно навещал генерала не реже двух раз в неделю. Я чувствовал себя ответственным за его судьбу, хотя и понимал, что наблюдал уже ту стадию психосоматоза, где имеются необратимые изменения в жизненно важных органах, и в связи с этим мои возможности были ограничены.
Генерал не преувеличивал, когда он делал что-нибудь, что считал своим долгом перед армией, он не давал себе передышки, и первая часть его книги действительно была закончена через 3,5 месяца.
— Теперь, — сказал мне генерал во время одной из наших встреч, — можно сделать небольшую передышку, чтобы понять, как фронтовой опыт повлиял на мою работу в министерстве обороны.
Такой переход от очень напряжённой работы к размышлениям, которые не могли идти в сравнение с постоянной работой над текстом, не был безопасен. Я сказал генералу:
— Вероятно, у вас и сейчас есть какие-то соображения на этот счёт?
— Какие-то есть, — сказал генерал, — но их надо систематизировать, взглянуть на них с моей сегодняшней точки зрения. Это не сделаешь за несколько часов.
— Но вы могли бы свои нынешние соображения использовать для начала второй книги ваших мемуаров?
— Вероятно да, — сказал генерал. – Но к чему так торопиться?
— Мне кажется, что вам было бы полезнее работать не так напряжённо. Но неспешная работа, которая позволила бы вам не отрываться от текста совсем, была бы плавным переходом к тому более напряжённому темпу, к которому вы наверняка придёте. Отнеситесь к моему совету как к врачебной рекомендации.
Генерал улыбнулся.
— Вы используете свои преимущества врача? – сказал он
— Не только, — ответил я, — я использую свой врачебный опыт.
— Хорошо, — сказал генерал. – Но раньше, чем возвращаться к мемуарам, один день мне на размышления понадобиться.
— Если вы считаете это необходимым, то будем надеяться, что этот день не окажет непоправимого воздействия на ваше здоровье. Ведь размышления то будут о том, как вы, фронтовик, перешли на штабную работу в министерство. Вольно или невольно вы будете думать о том, чем это закончилось.
— Постараюсь об этом не думать.
— Вот стараться-то как раз и не надо. Чем больше вы будете стараться, тем острее будет память о том, о чём вы стараетесь не думать.
— Что ж, — сказал генерал, — надеюсь, что один день погоды не сделает.
Я посмотрел на часы и сказал:
— К сожалению, мне пора.
— Разумеется, — сказал генерал, — вы же не можете прекратить всю остальную работу. Вы и так пробыли у меня много времени.
Как всегда, он позвонил адъютанту и попросил его:
— Проводите профессора, пожалуйста.
Адъютант проводил меня до выходной двери, открыл её передо мной и в первый раз задал вопрос:
— Скажите, профессор, состояние генерала опасно?
— Любая болезнь опасна, — уклончиво ответил я, — и добавил: — Нужно относиться к нему как к человеку, которого вы провожаете на опасную военную операцию.

В воспоминаниях генерала были целые страницы, посвящённые оснащению танковых бригад и корпусов средними танками Т-34. Т-34 был танком победы.
Фото © 2012 РИА НОВОСТИ

Как только я вошёл в лабораторию и открыл дверь своего кабинета, раздался телефонный звонок. Звонил генерал.
— Я не спросил вас, — сказал он, — вот теперь, когда вы прочли всю первую часть моих мемуаров целиком, считаете ли вы, что в таком виде текст может быть опубликован?
— В целом, да, — сказал я, но ведь у редактора будут возникать вопросы, и совместно с ним вам придётся какие-то куски в большей или меньшей степени изменять. Я не редактор, и я считаю, что публиковать это можно и в таком виде. Но редактора, который не стал бы задавать вопросы, я ещё не встречал.
— Это хороший отзыв, — сказал генерал. Вы – первый человек, который прочитал всё написанное целиком, и вам я доверяю.
Была среда – день научной конференции в лаборатории. Такие конференции поглощали моё внимание полностью, и я отвлёкся от мыслей о генерале. Вечером я обсуждал с Еленой Дмитриевной, насколько удачно прошла конференция. Это было важно. Большая часть моих опубликованных работ начиналась с обсуждения на таких конференциях, и влияние обсуждения на таких конференциях я улавливал и в публикациях моих сотрудников. Мы засиделись допоздна, а выспаться перед очередным напряжённым днём было нужно, и я позвонил Антонине Болеславовне, старшей сестре лаборатории, чтобы сказать, что я приеду на час-полтора позднее обычного, и что об этом нужно предупредить сотрудников. Я ещё спал, когда в 9 часов утра прозвучал звонок телефона. Говорил генерал.

Отдавая приказ, генерал всегда думал о людях, которых не знал поимённо, о людях, которые будут этот приказ выполнять.
Фото: Кулаков Пётр

— Вот сегодня, — сказал он, — рано утром, впервые после долгого перерыва у меня возникли боль и тяжесть в области сердца, и ещё было ощущение, что сердце переворачивается кувырком.

— Что вы сделали? – спросил я.
— Я вызвал «скорую» и позвонил своему кардиологу. Он приехал почти одновременно со «скорой». Кардиолог быстро просмотрел только что сделанную ЭКГ и, совсем для меня неожиданно, велел мне, прежде всего, выпить две полуграммовых таблетки аспирина. Потом мне сделали какие-то инъекции. Какой-то препарат ввели под кожу живота, это было впервые. А потом кардиолог стал настойчиво мне советовать продолжить лечение уже в госпитале. Я отказался. «Ваше право, — сказал кардиолог, — но мне очень не нравится ваше состояние». Я думаю, — продолжил генерал, — он и сам вам позвонит.
Кардиолог позвонил, как только я положил трубку.
— То, что я видел сегодня на ЭКГ генерала, заставляет меня считать, что это был не просто очередной приступ нестабильной стенокардии. Я опасаюсь, что на фоне резкого повышения артериального давления возник инфаркт, правда, не обширный. Утверждать, что это именно инфаркт, а не следствие затянувшегося приступа стенокардии, можно будет только после повторной электрокардиографии и некоторых других исследований. Вы пользуетесь доверием генерала, — продолжал кардиолог. Может быть, вы выскажете мнение о том, что стационирование необходимо.
— Высказать такое мнение я могу. Но ведь вы знаете генерала. Скорее всего, он будет поступать так, как решит сам, и скажет, что понимает возможную опасность своего решения.
— Всё-таки, попробуйте, — сказал кардиолог.
И я ответил:
— Попробую.

Продолжение следует.

Оставить комментарий в ЖЖ

или воспользоваться формой для комментирования на сайте (см. ниже).

Posted in Без рубрики