Это был необычный день, мы провели обработку всего собранного материала, а в выходной день собирать новый материал  было невозможно, и Лена вдруг сказала: «Здесь есть кукольный театр. Может быть мы пойдём в кукольный театр?» И мы пошли.
 К нашему удивлению, представление давалось на чукотском. Но так выразительны были позы и жесты кукол, так незамысловата была фабула, что мы не испытывали особых затруднений. Когда спектакль закончился, к  нам подошёл заместитель главного редактора газеты «Советская Колыма» в сопровождении какой-то женщины, несомненно принадлежащей к чукотскому этносу.
— Феликс Борисович, познакомьтесь, это — наша гордость. Это лучшая чукотская поэтесса Антонина Кымытваль. Я думаю, вы слышали о ней.
— Да, — сказал я, — и даже дома у меня лежит маленький сборник стихов Кымытваль для детей, который я уже года три назад привёз из Магадана в качестве сувенира.

Магаданский областной театр кукол, с которым тесно сотрудничалаАнтонина Кымытваль.
Фото с сайта

И представительница чукотского этноса сказала на хорошем русском языке:
— Если мои стихи привозят в Москву из Магадана даже в качестве  сувенира, я считаю, что это для меня большая честь.
Она подала руку сначала Лене, потом мне каждый раз с одним и тем же словом: «Антонина», без отчества и без фамилии.
— Я слышала о вас, — сказала она, — ведь вы уже давно приезжаете в экспедицию на Колыму и на Чукотку, и о вас идёт добрая слава. Добрая слава среди русских никогда не бывает полной, их слишком много и они по-разному относятся к людям и их делам. Но мои соотечественники обычно бывают едиными в своих представлениях, а когда о вас спрашивали меня, я всегда давала вам самую лестную характеристику.
— Но почему, Антонина, вы ведь нас не знаете совсем?
— Я слышала о вас, и в слухах я умею отличить правду от вымысла и я обычно составляю представление о человеке значительно раньше, чем увижу.
— И потом, когда вы видели этих людей, ваше первоначальное представление подтверждалось?
— Всегда, — сказала Кымытваль.
— У вас так развита интуиция?
— И интуиция тоже, но я прошла тяжёлую школу жизни, а кроме того, моим отцом был Великий Белый шаман. Я думаю, что такие способности передаются с генами. Послушайте, если уж мне так повезло, что я случайно встретила вас и неизвестно, будет ли ещё такой случай, я бы хотела пригласить вас к себе, если вы не слишком заняты сейчас.
Мы не были слишком заняты, а стоящая перед нами женщина была нам интересна, и мы приняли приглашение.
— Минутку, — сказала она, — я только пойду, позвоню мужу, чтобы ваше появление не было для него неожиданностью.
Она скрылась за какой-то дверью, минут через 10 вышла из неё  и сказала:
— Ну, всё в порядке, мы можем идти ко мне.
10 минут просто для того, чтобы предупредить человека о том, что в доме будут гости, на мой взгляд, было многовато. И я не был уверен, что всё в порядке. Но, в конце концов, это были только мои догадки, а Кымытваль была настойчива и мы пошли с ней.
Мы шли пешком, не торопясь, и всё равно минут через 20 оказались около её дома. В центре Магадана расстояния, всё-таки, не бывают большими. Мы поднялись на 4-й этаж, не воспользовавшись лифтом, а, может быть, в этом доме и не было лифта, и Кымытваль позвонила в дверь.
— У меня, конечно, есть ключ, — сказала она, — но Виталий любит сам открывать двери гостям.
Среднего роста мускулистый мужчина открыл нам дверь. Он впустил нас в прихожую и уже там протянул руку поочерёдно Лене и мне и сказал:
— Виталий Игнатьевич.
Как только он открыл дверь, у меня появилось ощущение, что я его видел, а теперь я уже был в этом уверен. Но говорить об этом я не хотел, потому что я не помнил точно, где я видел его, а спрашивать об этом не хотелось. Он сам заговорил о нашей предыдущей встрече:-
 — Вы не помните меня, — сказал он, — мы с вами встречались в сельскохозяйственном техникуме на Оле на факультете оленеводства, я ведь оленевод по специальности.
— Да, я узнал вас, и я хотел спросить, ваша специальность вам нравится?
— Безусловно, правда последнее время я больше занимаюсь экономикой оленеводства, и моя диссертация написана с этим уклоном.
— Ну что ж, Антонина, — сказал он жене, — проходите в гостиную, а я приготовлю лёгкую закуску, ибо русский обычай всегда требует, чтобы гостя кормили, как будто бы он обязательно пришёл голодный.
Мы прошли в гостиную у которой было два украшения: резные полки, на которых стояли книги и большой шкаф-витрина, заполненный разнообразными изделиями чукотских мастеров, работающих с моржовой костью. Эти изделия не были для меня новинкой, несколько таких изделий было и у меня дома, но эти были выполнены на высочайшем уровне, по-видимому, лучшими мастерами этого промысла. Мы сели в предложенные нам глубокие  кресла и тут впервые заговорила Лена:
— Антонина Александровна, мы много слышали  о вас, мы читали ваши стихи, но  мы ничего не знаем о вас. Может быть, вы расскажете о себе?
Кымытваль две или три минуты молча смотрела на Лену и сказала:
— Да, вам я могу рассказать о себе. Это не может принести мне вреда. У вас душа редкой чистоты, и рассказать вам о себе я, пожалуй, даже сочту за честь.
Мы с Леной переглянулись, фраза была необычная и также необычно  было суждение о чистоте Лениной души, вынесенное за 2 или 3 минуты.
— Сколько времени вы готовы меня слушать? – спросила она, явно обращаясь к  Лене.
— Я вижу вас первый раз, — сказала Лена, — и не могу поручиться, что не последний. Вы меня живо интересуете и я готова вас слушать столько, сколько вы готовы говорить.
— Хорошо, — сказала Кымытваль, — тогда я начну с того, что мы могли никогда не увидеться, я могла умереть в возрасте трёх лет. У меня был брат-близнец, который в этом возрасте внезапно умер. Он не болел и никто не замечал какого-нибудь неблагополучия в его поведении. Мы играли на полу, потом я вскочила и позвала его, но он не поднялся. Мать подошла к нему и с ужасом сказала «Он умер». Когда человек умирает вот так, внезапно, без всяких видимых причин, то, скорее всего, считали тогда чукчи, это работа злых духов. Несколько дней меня не кормили, боясь разгневать злых духов стремление сохранить жизнь сестры ребёнка, которого они убили. Мать понимала, что рано или поздно придётся решиться – либо кормить меня, либо принести меня в жертву злым духам. Но мой отец был Великий Белый шаман, и он сказал: «Человек умнее злых духов. Их можно обмануть и сохранить жизнь ребёнку».
Прежде всего, нужно было изменить мне имя. Меня назвали тогда Кымытваль, что значит «червячок», ибо чем меньше был объект, тем меньше интереса к нему проявляли злые духи. Потом нужно было изменить мне место жительства, и меня забрала к себе старая бабушка. Сейчас я могу сказать вам своё первое имя, хотя долгие годы я не решалась его произносить даже уже будучи взрослой и понимая всю нелепость верования в злых духов. Но к моменту, когда мне захотелось спросить об этом отца, это было уже невозможно – он умер, и я должна была решать вопрос самостоятельно. Но сейчас я уже не испытываю страха, и могу сказать, что моё первое имя было  Рультене.

А.А. Кымтываль.
Фото с сайта.

У бабушки мне было хорошо, опека отца – Великого Белого шамана — и предпринятые меры предосторожности надёжно защищали меня от злых духов, и до 6 лет я чувствовала себя счастливой. Но бабушка умерла, меня взяли к себе дальние родственники – сначала одни, потом другие. Я думала, что эта смена означает, что я им не нужна, и они рады от меня избавиться. Совсем короткое время я провела в детском доме-интернате. Но потом, поскольку я родилась в селе Мухоморном, меня приняли в школу-интернат «Мухоморное» вместе с другими детьми оленеводов, кочевавших в верховьях рек Анадырь и Чаун. И тогда я снова была счастлива. Мне очень нравилось учиться читать и писать. Тогда в интернате учили читать и писать по-чукотски. Энтузиасты из красных яранг создали чукотский алфавит, и трудности на первых парах были только в том, чтобы научиться выводить эти буквы на бумаге, но этому я обучилась быстро.
Чукчи жили тогда родами, во главе каждого рода стоял самый старый человек, и уклад жизни был патриархальным. И из дому и из интерната нас без всяких ограничений отпускали на прогулки в лес, хотя все знали, что в лесу есть и волки и медведи. Я думала, что я не могу погибнуть, что у меня есть предназначение, что я должна вести людей из других народов в мир самобытной и древней чукотский культуры. Однажды я получила чёткое подтверждение этому. Я носила с собой винтовку-мелкашку и вдруг столкнулась лицом к лицу с медведем. Я выстрелила, а для него пуля из мелкашки это что-то вроде укуса комара. Медведь обошёл меня со всех сторон, внимательно осмотрел и ушёл в лес. Я убедилась, что моё предназначение меня хранит. А однажды я встретилась с коварной росомахой. Поведение росомахи невозможно предсказать. Чаще всего она нападает внезапно без всяких предварительных движений. Но не дожидаясь её действий, я прикрикнула на неё, и росомаха уступила мне дорогу. Случай с медведем мог быть единичным, случайным, но росомаха подтвердила мне, что моё предназначение меня хранит. Ощущение братства с животными наверное передаётся по наследству, потому что моя старшая дочь Люба, которая собирается поступить на биологический факультет, тоже не боится никаких хищников.
Я стала интересоваться русским языком и русской литературой, мне особенно нравился Лермонтов. И в те же годы я стала интересоваться историей своего народа, его славным прошлым. Чукчи – палеоазиаты. Чукотка не была их родной землёй, но их привлекли туда богатые оленьи пастбища и широкие возможности охоты на морского зверя. После нескольких сражений она выбили на Аляску живший на Чукотке народ, близкий по крови современным тувинцам, и также воинственно вели себя по отношению к соседям. Тогда русские стали называть их северными команчами. Чукчи захватывали оленьи стада юкагиров и коряков, и безраздельно господствовали на Чукотке, пока не началось русское вторжение. Образ русских завоевателей чукчам представлялся чудовищным: одежда вся железная, усы как у моржей, глаза крупные, копья длинной по локти, и ведут себя драчливо. Жестокость русских воспринималась чукчами как абсолютно немотивированная. Но в то же время, сила и жестокость русских заслужили у чукчей определенное уважение. Чукчи относились ко всем своим соседям крайне высокомерно, и ни один народ кроме них самих и русских не считался собственно людьми. Наконец, Екатерина приложила все усилия, чтобы принять чукчей в подданство. Чукчи освобождались на 10 лет от ясака  и сохраняли независимость во всех своих внутренних делах. Безуспешность попыток покорить чукчей военной силой привела русское руководство к решению о целесообразности вывода из Анадыря русских войск и решения вопросов чукотского подданства путём мирных переговоров.
Я не знала, как относиться к такой истории. С одной стороны я гордилась храбростью и непобедимостью своих предков, с другой —  я всегда стремилась к миру  и воинственные тенденции меня огорчали. Я решила, что мир с русскими, который был для меня постоянным и естественным, благо для чукотского народа.

Фотография, которую подарила нам Антонина Кымытваль, когда мы прощались после первой встречи.

В русской среде у меня снова произошла смена имени. Мне дали имя и отчество Антонина Александровна, а Кымытваль стало моей фамилией. Меня не огорчило это. Напротив – новое имя, новые люди, новые занятия – всё это было интересно и радостно. И тогда же под влиянием стихов русских поэтом мне захотелось писать стихи. Своё первое стихотворение я написала в 10 лет. Оно было на чукотском, но для красоты я вставляла в него и русские слова. Я старалась учиться хорошо, но постепенно тяга к творчеству становилась для меня главным, и по мере взросления эта тяга становилась всё сильнее и сильнее. Я окончила интернат и поступила в Анадырьское педагогическое училище. В нём было литературное объединение, бессменным главой которого был библиотекарь Константин Петрович Синицин, который, по-моему, любил и понимал литературу. Преподаватель Валентин Португалов, которого я любила называть папой Валей, пророчил мне большое литературное будущее. Он перевёл на русский язык мои слова песни о дружбе, которая была исполнена на Международном фестивале молодёжи и студентов в Москве в 1957 году.

Продолжение следует.
 

Posted in Без рубрики