Группа росла. Владимир Иванович Ильин, который после окончания института был зачислен в отсроченную аспирантуру, т.е. он должен был проработать 2 года (для Ильина они прошли на Сахалине) под дистанционным руководством будущего научного руководителя, которым стал я, а потом, вернувшись, официально поступать в аспирантуру и заканчивать её, как и все остальные аспиранты, за 3 года. Я не знал Ильина до этого. Когда он работал на Сахалине, он мне писал письма с многочисленными вопросами, и я также подробно ему отвечал. Он идеально умел устанавливать контакт с пациентами, а тема его диссертации определилась легко, поскольку она лежала в русле той же гипоталамической патологии.

Он был трудолюбивым и несколько тревожным человеком. Когда совместно с лабораторией тканевых гормонов Т.Д. Большаковой я начал эксперимент, который должен был показать, что при определённых психических состояниях и блокаде ферментов, разрушающих кортикостероиды, возникает яркая картина, которую невозможно получить, не блокируя указанные ферменты, Владимир Иванович подробно меня расспросил, какие побочные явления может иметь этот эксперимент, и «забыл» ввести блокатор фермента. Потом он так объяснил мне свои действия: «У нас колоссальный материал, который не требует этой экспериментальной добавки. Если существенное нарастание уровня кортикостероидов вызовет осложнение, для моей диссертационной темы это будет вредно». Я засмеялся и понял, что Ильину можно поручать всё, что угодно, если это не грозит возможными осложнениями для его диссертационной работы. Он был энергичен, инициативен и не сомневался в том, что наша группа вскоре превратится в лабораторию, с которой будет связана его судьба, а, впоследствии, работа в лаборатории станет основой его будущей блестящей карьеры. Его карьерные предвидения реализовались, и это было вполне заслужено.

Следующим в лаборатории был аспирант Николай Николаевич Пуховский. Николай не боялся никакого риска и даже выпрашивал какие-нибудь аспекты работы, которые с этим риском были бы связаны. В будущем любовь к риску приведёт его в качестве ликвидатора на Чернобыльскую АЭС, что сильно скажется на его здоровье, которое уже никогда не вернётся на прежний уровень. Когда я спросил его, не беспокоят ли его какие-либо трудности в работе над диссертацией, он сказал: «Для того, чтобы не защитить диссертацию, работая под вашим руководством, надо иметь клинически выраженное слабоумие». Мы все располагались в трёх комнатах полуподвала и, хотя спустя два года нам предоставили ещё две комнаты на первом этаже и электроэнцефалографический кабинет на втором, ощущение того, что самым родным помещением, с которым были связаны теплые воспоминания, был маленький полуподвал, сохранялось.

Исследования в условиях крайнего Севера, которые через Институт биологических проблем Севера входили в программу «Отчизна», позволили нам во время многочисленных экспедиций получить уникальные результаты. Я буду писать об этом тогда, когда буду описывать эти экспедиции. Включение в программу «Отчизна» создавало для нас уникальные условия в получении новой аппаратуры и независимого финансирования. Правда, в том, что касается финансирования, ситуация была не так проста. Сначала министерство, а потом институт, считали, что они оказывают помощь в проведении этих исследований, и отчисляли в свою пользу примерно треть получаемых нами финансов. И когда я в 1976 году пришёл к Леониду Ивановичу Максимову (он скоропостижно скончался в 2004 году), начальнику сводного подотдела Госплана, и попросил его ограничить аппетиты министерства и института, он с нескрываемой горечью сказал: «Я попробую в будущем году увеличить вам исходную сумму. Больше ничего сделать нельзя. От бандитизма министерств защиты нет». Но, всё же, наличие существенных финансовых средств и доступ к первоочередной закупке современной аппаратуры, создавали условия, которые я воспринимал как льготные.

Структура лаборатории претерпела ещё одно усложнение. Решением Госплана и военно-промышленной комиссии была удовлетворена моя просьба о создании в рамках нашей лаборатории сектора изучения адаптации человека. Этот сектор возглавила моя жена Елена Дмитриевна Соколова, которая заканчивала докторскую диссертацию на эту тему, а для меня лично это решило проблему её отъездов. До создания этого сектора она могла уезжать с нами в экспедиции только во время своих отпусков, а полное отсутствие периодов отдыха стало существенно сказываться на её здоровье. И когда я сказал первому помощнику председателя Совета Министров (тогда председателем был Косыгин) о том, что решение о создании сектора было принято, он сказал: «Для меня это не новость, во время обсуждения я поддержал вашу позицию. Я понимал, что нельзя бесконечно возить контрабанду в чемодане». Он имел в виду полулегальное участие Елены Дмитриевны во всех наших экспедициях, во время которого Елена Дмитриевна брала отпуск в институте имени Сербского, потом поступала на временную ставку, оплачивающуюся по договору (благодаря всё той же «Отчизне»). Командировочное удостоверение и экспедиционное предписание она получала уже в нашем институте, а по возвращении эти операции проделывались в обратном порядке.

Ещё о трёх своих сотрудниках я хочу сказать. Александр Иванович Ланеев, после проведенного по моей рекомендации обучения, стал блестящим электрофизиологом, а портативный энцефалограф давал ему возможность проводить исследования в самых отдалённых уголках страны. У него были золотые руки и он всегда находил выходи из положения, когда суровый Север создавал условия, требующие специальных мер для того, чтобы работа была возможна. Но это касалось не только энцефалографа. Ниже я напишу о том, как он мог за 3 часа создать рабочую обстановку в полуразрушенном к тому времени доме, ранее принадлежавшему польскому магнату, участнику восстания, который был выслан на Дальний Восток после того, как восстание было подавлено. От Ланеева исходило чувство уверенности, и поэтому сотрудники так любили, когда он был в составе экспедиции.

В 1991 году, когда руководство МЭВЦ при госкомитете по информатике и кибернетике пыталось определиться с характером работы в новых условиях (только что распался СССР), мы проводили трудоёмкий эксперимент, позволяющий выявить людей, которые были способны выполнять сложную работу в области информатики в условиях, когда приходилось полагаться только на себя, а возможности были ограничены. Этот эксперимент длился 36 часов, без сна и с единственным приёмом пищи. Я, обсуждая течение эксперимента, сказал: «В лаборатории профессиональной психологии в Познани такого рода эксперименты считаются необходимыми для решения вопроса о профессиональной пригодности в сложных профессиях и сложных ситуациях. Я отметил интересные подходы к решению таких проблем, опубликованные в польской газете «Политика»». И моя сотрудница, о которой я ещё не упоминал, известная в лаборатории под кличкой Сашенька Долныкова, вдруг обнаружила неоправданно выраженную эмоцию, сказав: «Феликс Борисович, сколько времени я работаю в лаборатории, вы цитируете материалы из научного раздела газеты «Политика». Столько лет прошло, распался Советский Союз, а вы всё читаете газету «Политика». Откуда вы берёте силы для поддержания такой стабильности?». И другая сотрудница ей ответила раньше, чем я успел произнести хоть слово: «Тот, кто мог работать на высоте требований, которые предъявляла лаборатория, сумеет сохранить стабильность в любых условиях». Это особое отношение к лаборатории сохранялось всё время её существования, и начало рушиться только когда финансирование лаборатории в 1996 году прекратилось.

Люди, работавшие в лаборатории, ощущали особую гордость и постоянно сохраняли глубокое убеждение, что никакое другое подразделение в институте не работает так эффективно и не даёт результаты такой степени новизны. Внутри лаборатории существовала студенческая научная лаборатория, члены которой, как правило, получали полставки лаборанта. Сашенька пришла в эту лабораторию, будучи на 3 курсе психологического факультета, а ушла только тогда, когда после защиты диплома в институте психиатрии имени Ганнушкина ей предложили сразу, без предварительных этапов, должность старшего научного сотрудника. И даже при этом она уходила от нас с глубокой грустью и говорила: «Кончено, нужно расти, но так как здесь всё равно нигде не будет». Её место в лаборатории заняла только что окончившая психологический факультет Елена Сергеевна Горелова, которая в лаборатории была ответственна за подготовку специалистов по психодиагностике на рабочих местах. В тот период мы много работали с гражданской авиацией, по окончании этой работы министр гражданской авиации издал приказ, в соответствии с которым в каждом лётном отряде должен был быть специалист-психолог, а подготовка этих специалистов возлагалась на нашу лабораторию. После издания этого приказа главный психолог министерства гражданской авиации Иван Ряполов перешёл на работу в нашу лабораторию, и уже как представитель лаборатории многие годы курировал выполнение наших рекомендаций.

Елена Сергеевна работала очень тщательно, и я удивился, когда целая группа специалистов Аэрофлота, проходящих обучение на рабочих местах, пришла ко мне с жалобой на то, что Елена Сергеевна их обескураживает и лишает стимула к обучению. «В чём же это выражается?» — удивлённо спросил я. «Она говорит, «Вначале вам покажется, что вы понимаете, как работать с тестовыми методиками, потом, по мере усложнения задач, ваша вера в себя будет рушиться, затем, уже вернувшись в свой лётный отряд, вы почтит каждый день будете испытывать потребность написать мне письмо, но, в конце концов, примерно года через три, вы станете специалистами в этой области»» — сказали люди, входящие в эту группу. Я не согласился с тем, что такой прогноз обучения обескураживает. Я сказал, что если они будут иметь в виду перечисленные этапы, они не будут испытывать разочарование, когда на каком-нибудь из этих этапов будет утрачиваться их уверенность в себе. «Вы будете знать, что настоящее знание впереди и будете терпеливо ждать времени, когда вы им овладеете». После того, как приказ министра гражданской авиации был выполнен, не было ни одного случая возникновения предпосылок к лётному происшествию из-за человеческого фактора. Приказ действовал до развала СССР, и когда его действие прекратилось, появились не только предпосылки к лётным происшествиям из-за человеческого фактора, но и сами происшествия по этой причине, не просто вновь возникли, а приобрели характер массового явления.
Работа в лаборатории редко выполнялась каким-нибудь одним сотрудником. Для выполнения конкретных задач создавались небольшие группы, которые существовали до тех пор, пока эти задачи не решались. Венцом работы лаборатории были конференции, проводимые по средам. Они так и назывались «Среда», и на каждой «Среде» какая-либо из групп докладывала либо о завершённых исследованиях, либо о промежуточных результатах, а это было особенно важно, потому что мощный коллективный разум определял методы и направления дальнейшей работы. «Среда» не позволяла расслабиться. Каждый знал, что в среду определённого числа он должен будет доложить полученные данные, свои или групповые, и если оказывалось, что у других сотрудников эти данные вызывали ощущение недостаточной эффективности докладчиков, это будоражило лабораторию, и каждый из сотрудников имел право указать что именно, на его взгляд, неприемлемо в выступлении. Нередко обсуждение приобретало бурный характер и всегда после такого обсуждения мы наблюдали интенсификацию деятельности.
Тематика лаборатории — психофизиология и психодиагностика — была единой, но в отдельных группах возникали собственные интересы, а в некоторых случаях ознакомление с аналогичными зарубежными работами. В этом смысле чрезвычайно ценной была деятельность Майка Петровича, который на базе чьих-либо частных сообщений умел создать широкое полотно, которое позволяло наметить принципиально новые подходы, которые позволяли переориентировать отдельных сотрудников или целые группы на изучение ранее незатронутых научных аспектов. Когда директор ИБПС член-корр. АН СССР Контримавичус Витаутас Леонович присутствовал на нашей «Среде» (по его просьбе она проводилась в Магадане во время конференции, посвящённой развитию области), он сказал: «У меня ещё не было таких партнёров. Вы работаете как неплохой научно-исследовательский институт».

Работа, как правило, состояла из нескольких этапов, в основе которых лежало стремление получить количественную оценку параметров, выявленных в ходе наблюдений. Так, например, при оценке работы операторов движущихся машин в условиях полярного среднегорья, чёткое представление о том, как должна организовываться эта работа, было получено только после того, как был использован пошаговый дискриминантный анализ, позволяющий прогнозировать успешность такой деятельности. Как правило, наряду с результатами многомерных статистик, выявлялись критические характеристики, наличие, или, наоборот, отсутствие которых могло играть решающую роль независимо от усреднённых данных обработки исследуемой популяции. Например, краткие периоды глубокого медленного сна (характеризующийся преобладанием тета и дельта ритмов) в период работы делали невозможным использование сотрудника в рискованных ситуациях. Нами наблюдался случай, когда появление такого сна на 3-4 минуты у оператора оказалось достаточным, чтобы массивный японский бульдозер Hitachi проломил стену ремонтного цеха, а высокая инерционность не позволила указанному оператору остановить бульдозер до того, пока он не проехал цех насквозь, опрокинув два ряда станков.

В клинических случаях корреляционные плеяды, объединяющие значимые признаки (например, при бронхиальной астме) давали возможность терапевтически полезного воздействия, если из этих плеяд исключался один или два параметра. Формирование коллектива лаборатории таким образом, чтобы в её состав входили клиницисты, психологи, математики, и инженеры, обеспечивало выявление наиболее значимых параметров, какой бы сферы они не касались.

Если учитывать сестёр и лаборантов, которые прошли у нас специальную подготовку, состав лаборатории насчитывал 23-25 человек. В 1995 году мы отпраздновали двадцатипятилетний юбилей, а в 1996 году финансирование лаборатории прекратилось. К этому времени она уже 4 года не имела особых условий финансирования, потому что программа «Отчизна» была всесоюзной, и перестала существовать, когда перестал существовать Союз. Я смотрю на список своих бывших сотрудников и вижу, что 8 из них работают в других странах (в Израиле, США, Канаде, Латвии, Венгрии, Италии, Мексике), работают успешно, что утешительно, поскольку подтверждает высокий уровень лаборатории. А среди моих аспирантов, которых было 15, смертность существенно превышала смертность в популяции (из них умерло 5).

Лаборатория исчезла, и я с грустью думаю о том, что «иных уж нет, а те далече, как Саади некогда сказал». Но 25 лет работы лаборатории были чрезвычайно продуктивны и у тех, кто остался в живых, воспоминания о лаборатории всегда сопровождаются фразой: «Всё-таки, это был самый интересный период в моей жизни».

К комментариям в ЖЖ

Комментарии в ленте

Posted in Без рубрики, экспедиции