Вначале заболевание отмечалось только в училище трудовых резервов, затем в ближайших школах, затем, в мае-июне оно получило широкое распространение в городе. Я задумался над вопросами о том, чем объясняется распространение заболевания именно в указанный период, потому что вестибулярный энцефалит относится к энцефалитам осенне-зимним, кроме того, было не ясно, почему вестибулярный энцефалит, который в Лениногорске был обнаружен у нескольких сот человек, не распространился на соседние населённые пункты, в частности, в Усть-Каменогорск.

Исследование экологической ситуации в Лениногорске позволяло ответить на этот вопрос. Изменённая сезонность была связана с особыми климатическими условиями в Лениногорске, особенно выраженными в год вспышки. Лето было холодным и дождливым, в мае, июне, июле наблюдались снегопады. Но этого было бы, вероятно, недостаточно, если бы не систематические токсические воздействия на население города, вызванные главным образом содержанием свинца в почве и сернистого газа в воздухе. Массовые исследования позволили установить симптомы раздражения верхних дыхательных путей, особенно миндалин, что вообще было характерно для Лениногорска, и даже в годы, когда не было вестибулярного энцефалита, воздушно-капельные инфекции встречались в Лениногорске в два раза чаще, чем в Усть-Каменогорске. Высокое содержание свинца в почве было обнаружено даже на глубине 1,5 метров. Свинец обнаруживался в зелёных растениях, пастбищных травах и, соответственно, в молоке коров. Повышенное содержание свинца отмечалось в крови и костной ткани. Естественно, что наблюдавшаяся форма вестибулярного энцефалита не распространялась в регионах, где указанные условия отсутствовали.

Обширный контингент заболевших, необычная сезонность и опасность, которую несли за собой систематические интоксикационные воздействия, создали ситуацию чрезвычайного положения и в город были направлены группы крупных специалистов из Москвы и Алма-Ата. Прежде всего, вспышка заинтересовала вирусологов, в том числе, сотрудников известного вирусолога Чумакова, и крупного казахского вирусолога Жуматова. Ранее никогда не удавалось выделить вирус вестибулярного энцефалита. Группе Чумакова это не удалось и теперь, Жуматов и его сотрудники выделили вирус, но поскольку для его изучения нужны были многочисленные пасажи, выделенный вирус был утерян при пересеве.

Вначале делались попытки связать возникшие случаи заболевания непосредственно с отравлениями, однако токсикологическое исследования не подтвердили этой гипотезы. Исследования клиники и дополнительные лабораторные исследования были более успешными, причём в них наряду со мной и другими местными специалистами участвовали Бартошевич и Уманский из института вирусных энцефалитов. Была организована бесперебойная поставка необходимых лекарственных средств и были приняты меры по проведению дезинтоксикации для жителей города и в природных очагов интоксикации с тем, чтобы создать пастбища, свободные от свинца и, соответственно, свободное от свинца молоко. В детские сады молоко стали завозить из-за пределов города и его окрестностей.

Дважды я испытал на себе неудовольствие руководителя высокого уровня – в начале вспышки, когда меня пытались убедить, что вспышки вовсе нету, но приехавшие из центральных городов учёные подтвердили её существование, и к концу вспышки – в сентябре – начале октября, когда остались только стёртые формы (т.е. состояния, при которых пациент не ощущал себя больным, а слабовыраженная объективная симптоматика, особенно нистагм, сохранялись), и минздрав предлагал объявить официально, что случаев вестибулярного энцефалита в городе больше нет. У меня нашёлся неожиданный союзник – главный врач СЭС Олейник, который стал собирать информацию независимо от меня, а в ответ на пожелание подтвердить, что случаев энцефалита в городе больше нет, заявил, что стёртые формы, не опасные сами по себе, могут служить резервуарами инфекции, и что он согласен признать их не опасными, только на основании письменного распоряжения. Только в декабре мы смогли с уверенностью утверждать, что новых (даже единичных) случаев вестибулярного энцефалита в городе мы не обнаруживаем. Возможно, в этот период настороженные и вздрагивающие при одном слове «нистагм» мы допустили некоторую гипердиагностику, но эта мысль пришла мне в голову только сейчас, когда я обнаружил, что есть возможность чётко отграничить случаи врождённого нистагма. Тогда мы могли принимать их за стёртые формы симптоматики.
Милая женщина Софья Прияткина – ассистент кафедры неврологии алма-атинского мединститута — подарила мне фотографию Трёх братьев с надписью: «Березин, местный инициатор, спустил с Трёх братьев снежный ком. Минздрав вопил: «Он провокатор!» А ком растёт себе, как дом». И чтобы не остаться в долгу, я подарил ей свою статью об этой вспышке с дарственной надписью: «Дорогой Софье, в память совместной работе на вспышке, организованной автором». К сожалению, Софья Прияткина оказалось жертвой этой вспышки, единственной жертвой. Заражение лёгкими формами вестибулярного энцефалита были нередкими среди сотрудников, работающих на вспышке, но длительное пребывание в регионе, где развивалась вспышка, по-видимому, способствовала развитию у них иммунитета, и ни у одного из них не было тяжёлой формы. У Софьи энцефалит был тяжёлым, настолько, что она решила выйти из состава эпидемиологической группы и вернутся в Алма-Ата. Состояние её продолжало ухудшаться, у неё возник абсцесс мозга, который явился причиной смерти. Исследователи в один голос утверждали, что это случайное совпадение, что работа на вспышке сама по себе, а абсцесс – сам по себе. Но я, вспоминая вспышку алиментарно-токсической алейкией в Приуральном, понимал, что ослабленный заболеванием организм становится беззащитным перед лицом вторичной инфекции. Я не стал отстаивать свою точку зрения, вспышка шла на убыль, а воскресить Софью было невозможно, но я до сих пор убеждён, что абсцесс явился следствием проникновения вторичной инфекции в мозг, ослабленный вирусом.

Для меня этот опыт явился особенно ценным, потому что психические расстройства, как правило, сочетались с вегетативными, что позволяло полагать, что в их основе лежит заинтересованность гипоталамуса. Я не забыл этого, и изучение психопатологии гипоталамических поражений стало предметом моих длительных исследований и прекрасной моделью, которая, в частности, позволила выделить тревожный ряд.

Читать комментарии

Этот пост в ЖЖ

Posted in Без рубрики