Как врач второй Городской больницы я обязан был дежурить в качестве терапевта тем более, что Стефа считала, что с моим опытом я буду справляться не хуже, а лучше других. Одним из дежурящих хирургов был Жора Цент, большой любитель поухаживать за женщинами. Муж Доры Михайловны — хирург Юлий Аркадьевич Лапин – говорил: «Хирург он прекрасный, в компании весел и всю компанию может завести, а что у него такое либидо, так это ж генетика, что с этим сделаешь?» Цент был убеждён, что если он не попробует за какой-нибудь женщиной ухаживать, то он нанесёт ей серьёзную обиду. Но он плохо знал Дору Михайловну.

Ночью я проснулся от звука сильного удара и второй дежурный хирург Радченко спросонья пробормотал: «Шо разбилось?» Впрочем, что разбилось было ясно потому, что на лице Цента быстро краснела и опухала кожа. Ситуация разрядилась потому что в следующий момент открылась дверь и дежурная сестра сказала: «Феликса Борисовича срочно в отделение». Я вышел и увидел, что пациентка, которую я только два часа назад принимал в отделении с пневмонией, не может вздохнуть, на губах у неё появляется пена. Я подумал: «Не дай Господи, отёк лёгких». Это и был отёк лёгких. Мощных мочегонных терапия ещё не знала. Я некоторое время стоял в растерянности, а потом вспомнил старую книгу, где отёк лёгкого удалось снять кровососными банками. Я обработал спиртом спину пациентки, приготовил банки и стерильным скальпелем стал прорезать глубокие кресты а на них ставить банки. На шестой банке дыхание улучшилось, я почувствовал воодушевление и продолжал эту процедуру до тех пор, пока вся спина не была занята кровососными банками. Я почувствовал огромное облегчение когда пена на губах исчезла, дыхание стало ровнее и пациентка начала засыпать. Я посидел возле неё ещё часа два и только после этого убедился, что отёк миновал и можно снять банки.

На утренней конференции я был героем. Стефания Григорьевна сказала, что когда речь идёт о жизни и смерти больного нужно рисковать и выигрывать, а её заместитель Куропаткина сказала: «В этих столичных ВУЗах хорошо обучают реанимации и они всегда готовы на решительные меры, на которые другие не решаются». Я кончал в Черновцах, но разочаровывать Куропаткину не стал. Эта неожиданная победа над болезнью, которую я никогда не лечил таким способом и при которой никогда не удавалось снять отёк лёгкого, вызвала у меня ощущение неиспользованных ранее возможностей.

Под вечер мне позвонила Стефа и сказала: «Городской военком в очень плохом состоянии. Я думаю, это инсульт. Возьми Петригина, всё-таки он кардиолог, и посмотрите, что там творится». И после паузы добавила: «И не вздумай зарываться». Что это инсульт у меня не вызвало сомнений, но инсульт не всегда смертелен, а у пациента началось выраженное нарушение дыхания, на губах появилась пена и я подумал: «Вот-вот, это то же самое». Я проделал все процедуры, которые проделал накануне, но улучшения состояния военкома не добился. Секретарь горкома поглядел на меня с укоризной и сказал: «Вы не возражаете, если я попрошу приехать Стефанию Григорьевну?» «Нет конечно, — сказал я, — об этом можно только мечтать» «Хорошо, — сказал он, — я звоню». Стефа прибыла через 10 минут, посмотрела на меня и сказала: «Что-то ты устал, плохо выглядишь. Я думаю, что тебе уже трудно работать. Бери машину и поезжай домой. Утром ко мне подъедешь». Я попытался возражать, но мои возражения были категорически отклонены и через час растерянный и непонимающий что произошло я лежал в постели. Мне очень долго не удавалось уснуть, а когда я уснул было уже 8 утра. Разбудил меня телефон, я услышал в трубке голос Стефани Григорьевны: «Можешь быстро приехать? Военком под утро умер» Я ответил: «Могу». «Ну, давай быстренько». Я встретил Петригина на выходе из общежития молодых специалистов и он спросил: «Ты куда?». Я объяснил. «Можно мне с тобой?» «Давай, — сказал я, — но Стефа же будет разговаривать только с тем, с кем захочет». Я приехал в больницу за полчаса до рабочего дня и Стефа мне сказала: «Ты понял, что ты наделал?» «Что?» — спросил я. «Пациент был безнадёжен, а ты создал ощущение, что вообще его вылечить было можно, но ты не смог» «А что было делать?» «Предупредить родственников о неизбежности смерти и создать спокойную обстановку для умирания» Она жалостливо поглядела на мою поникшую фигуру и сказала: «Езжай домой, от тебя сегодня здесь всё равно толку не будет». Когда я вышел, Петригин меня ждал: «Ну что?» Я рассказал. «Я не понимаю, чего ты огорчаешься? Ты получил точные инструкции и теперь, когда будет умирать секретарь горкома, мы предупредим родственников и создадим ему спокойную обстановку для умирания». Это был не первый раз, когда я переоценивал свои силы, но таких случаев становилось всё меньше и я вскоре мог довольно точно сказать кого я в состоянии спасти, а кого нет.

Я говорил о работе, но город жил не только работой. В небольшом городке есть свои недостатки и есть свои преимущества. Любителям театра и сольного пения приходилось подолгу дожидаться редких гастролей, а изобразительное искусство было представлено картинами из музеев окрестных городов (значительно реже – из Эрмитажа и Третьяковки), которые выставлялись всегда в одной и той же галерее по принципу временной экспозиции. Балет в Лениногорске я не видел ни разу, но любители дикой природы получали её полной мерой едва отойдя от окраины города. Три вершины плотно стоящие рядом друг с другом и называвшиеся «Три брата», заросли лесом, а на верхушках их большую часть года лежал снег. Если ветер дул с Трёх братьев, можно было наслаждаться снегопадом даже в июне. Бурная, волочащая огромные камни Громатуха, и чуть более смирная Ульба, придавали пейзажам необходимую дикость. Мы ходили на Три брата почти каждые выходные, хотя на разную высоту: если предполагалось жарить там шашлык, то не требовалось уставать перед этим до полусмерти, а если мы хотели показать на что мы способны, то мы добирались до вершин, где в расщелинах снег лежал всегда, и потом, вопреки всякой технике безопасности, вырезав крепкие палки с головокружительной скоростью спускались вниз по каменной осыпи. Что касается зверей, то я видел, почему-то, только лис и медведей. Медведей привлекали горные пасеки, а лисы мышковали с огромным успехом.

Сам город представлял собой напластование разных эпох. Двух- трёхэтажные дома в сталинском стиле, одноэтажная застройка частного сектора, новые, построенные как напоказ (или действительно напоказ) пяти- шестиэтажные дома красного кирпича с лифтами, а потом, если пройти дальше, можно было попасть в стандартный шахтёрский городок – двух- трёхэтажные дома в одинаковой жёлтой краске. Потом город, вроде бы, кончался, но метров через 800 начинались новые кварталы, почему-то именуемые «1-й район», это было владение Лениногорскстройтреста. Вначале это смешение стилей вызывало недоумение, но все к этому быстро привыкали и уже не обращали на это внимание.

Напротив самого большого шестиэтажного дома, где на первом этаже были магазины и рестораны, стояло пятиэтажное общежитие молодых специалистов, которое никогда не пустовало. Через жизнь в этом общежитии проходили все вновь прибывшие, и я не был исключением. Это было красивое здание, населённое умными и талантливыми людьми, которое сейчас, к величайшему моему сожалению, превращено в мечеть. А тогда, переходя из комнаты в комнату, ты мог от философской дискуссии перейти к анализу спортивных достижений, послушать скрипку, аккордеон и фортепиано. Молодёжное общежитие, хотя его состав и менялся, всё время было более или менее дружной семьёй молодых интеллигентов. Большинство из них собиралось возвращаться в большие метрополии, но нередко застревали здесь на 5-10 лет. В Лениногорске было трудно затеряться, если ты не хотел, чтобы тебя видели. Слишком много людей тебя знало, даже если ты ни считал их знакомыми. Зато, если была нужна помощь, достаточно было пройти квартал, чтобы найти 3-4 человек, которые были готовы эту помощь тебе оказать.

Как все рабочие города этого региона, Лениногорск хорошо снабжался и не приходилось обходить магазины в поисках продовольствия или одежды, если тебя не интересовали ультрамодные модели. В городе можно было сходить даже на рынок, где продавался дикий чеснок-черемша и горный мёд с окрестных пасек. Может быть я ошибаюсь, но у меня сейчас такое впечатление, что ассортимент рынка этим исчерпывался.

Но всё-таки, в основном город жил работой, и если остановиться и прислушаться, то становилось ясно, что именно о работе говорили проходящие мимо тебя люди. О людях более-менее известных в городе говорили, главным образом, имея в виду их деятельность. Иногда это было очевидным, иногда неявным, но я не сомневался, что продавец мясного магазина знает меня потому, что он имеет сведения о том, что я – главный врач психоневрологического диспансера. И когда я попросил у него небольшой, но хороший кусочек свиньи, чтобы запечь в чуде, он сказал: «Знаете, Феликс Борисович, эта свинина для ваших целей не подходит. Я через час получу новую партию, подберу и вырежу вам хороший кусок. А вы спускайтесь часика через полтора, вам останется только в чудо этот кусок положить. Моя личность привлекала внимание людей, мою частную жизнь иногда обсуждали, и однажды, когда я проходил мимо супругов-евреев, я услышал, как жена сказала мужу: «Ты знаешь, у Феликса Борисовича жена русская». «Ну и что, — ответил супруг, — среди русских тоже иногда попадаются очень приличные люди». А иногда моя фамилия становилась просто номинальным обозначением учреждения вроде московских «Белых столов» или «Канатчиковой дачи»: на автобусной остановке трое молодых ребят о чём-то ожесточённо спорили и в тот момент, когда я к ним подошёл, один из них гневно сказал: «Да ты с ума сошёл, тебя к Березину пора отправить!»

Когда обсуждалась рабочая ситуация, иногда речь шла о повседневной работе, но иногда – о новых подходах, которые совершали переворот в горной технике. Я хочу рассказать об одном таком эпизоде.

Читать комментарии

К комментариям в ЖЖ

Posted in Без рубрики