Donate - Поддержка фонда Ф.Б.Березина

10. Медицинская наука. Выбор пути.

Биологическая химия — обширная наука. Это была химия, благодаря которой в организме создавалась энергия, которая расходовалась или накапливалась. Синтезировались вещества, которые имели сигнальное значение, являлись элементами управления и объединялись в комплексную систему. В физиологии  меня больше всего интересовала физиология поведения, которая позволяла создать акцепторы действия, т.е. организацию физиологического процесса для достижения определённого результата. Володя Уранов, который заканчивал институт, когда я уже работал над диссертацией, объяснил мне что такое «акцептор действия» на личном примере: «Меня вызвали вчера в комитет Комсомола, я навёл справки и узнал, что будут предлагать работать в каникулы на целине. Физиологическая система сработала, и акцептор действия привёл к выводу, что соглашаться на эту поездку нужно. Я уже был рекомендован в аспирантуру и не хотелось случайно что-нибудь испортить. Но в комитете мне сказали, что вчера они пришли к выводу, что студентов выпускного курса на целину посылать не следует. Но акцептор действия ещё функционировал и человеку, ответственному за формирование целинного отряда пришлось меня уговаривать, чтобы я не ехал на целину, а посвятил всё время подготовке к государственному экзамену. Вот, — сказал он, — физиология – великая наука, и если уж сформировала какую структуру, очень упорно её поддерживает». И когда на третьем и четвертом курсе начались клинические дисциплины, я убедился, что теоретические знания могут служить основой для решения практических вопросов.

Доцент, который вёл предмет терапию в нашей группе, обсуждая выраженность ревматических симптомов, сказал мне: «А как Вы думаете, будет ли отличаться ревматическая симптоматика в зависимости от возраста?» Я сопоставил все данные, которые у меня были к этому времени и сказал: «Будет. Лет до 11-12 мы чаще всего не будем наблюдать ярких ревматических атак». «Хорошо, — сказал преподаватель, — а объясните, почему?» «Физиологические и иммунологические механизмы к этому времени сформированы недостаточно, а яркие ревматические атаки требуют гипериммунной реакции». Интересно, что преподаватель запомнил меня и когда я довольно грубо ошибся, он решил, что я говорю правильно, а просто он чего-то не знает. Он спросил меня: «Как рано по возрасту может начинаться ревматический эндокардит?». Я сказал: «По-моему, ещё внутриутробно». «Откуда Вы это знаете?» «Я это читал. Не помню где именно, но читал точно». «Конечно, — сказал мне раздумчиво преподаватель, — Вы из тех людей, которые читают. Надо будет поглядеть литературу по этому вопросу». И уходя с занятия, я вдруг понял, что внутриутробными бывают эндокардиты, но совсем необязательно ревматические.

В конце третьего курса я пришёл на заседание психиатрической секции научного студенческого общества, и это определило мою специализацию. Как очень многие, я прошёл через увлечение гипнозом, довольно быстро понял, что это эффектно, но малоэффективно и, поскольку психофармакологических препаратов тогда ещё не было, я стал обдумывать гипотетические формулы, которые могли бы лечь в основу таких препаратов.

Впрочем, жизнь в институте не ограничивалась учёбой. После второго курса всех мужчин на два месяца отправили на лесозаготовки. Поскольку Украина была всё-таки Западная, нас сопровождал взвод пограничников и каждому из нас был выдан автомат. У большинства были автоматы Дегтярёва, которые мы изучали на общей военной подготовке, а мне дали автомат Шпагина, который я до этого в глаза не видел. Фронтовик и весёлый товарищ Борис Арделян (который, как позднее выяснилось, был ещё и секретным сотрудником МГБ) в ответ на мой вопрос: «В случае чего, на что тут нажимать?», засмеялся и ответил: «С твоим опытом, в случае чего, нажимай на ноги».

Нас поселили в школе, пограничники расположились рядом, а ребята-фронтовики, убеждённые, что свою жизнь надо охранять лично, установили 4-х часовые вахты. Всю ночь между школой и окрестным лесом шла перестрелка. Поскольку у нас не пострадал никто, я думаю, что у бандеровцев потери были не больше. Такое же меняющееся через 4 часа оцепление устанавливалось и днём вокруг места работы. Работа днём прерывалась на час для отдыха и еды, а я любил собирать землянику – год выдался исключительно земляничный. Я набрёл на очень богатую поляну и не сообразил, что именно по этой поляне проходит оцепление, и никто не заметил, как я прошёл мимо оцепления на другой край поляны. Тогда я в первый раз увидел члена ПА (повстанческая армия), да и ещё из нечастой уже в этот период регулярной части — он был в форме и в фуражке с трезубцем. Мы столкнулись с ним совершенно неожиданно и одновременно вскинули автоматы. Моё положение было лучше – я мог стрелять, а если бы начал стрелять он, он бы не выбрался из нашего оцепления. Вероятно, он это понимал и, держа автомат наизготовку, медленно задом отступал через поляну к лесу, и вдруг огромным прыжком скрылся в кустах. Я, продолжая держать автомат на изготовку, задом, значительно медленнее, чем мой противник, шёл, ориентируясь на земляничную поляну, и когда она кончилась я знал, что нахожусь уже внутри оцепления. К этому моменту меня уже искали по всей территории лесоразработок. И когда я объяснил, что случилось, мой командир сказал: «Двое суток будешь помогать кашевару, пока снова доверие завоюешь».

У меня было ещё две встречи с членами УПА-ОУН, хотя они были очень по-разному окрашены. В первый раз я возвращался из села Солотвино, довольно известной бендеровской вотчины, где несколько дней провёл у Струтынского — однокурсника, с которым вместе готовился к сессии. Я никогда не пошёл бы за 40 километров пешком, явно захватывая кусок ночи, если бы не был уверен, что доеду на какой-нибудь попутке. Обычно так бывало, но в этот раз не повезло. Меня не перегнала ни одна машина, и к окраинам Станислава я подходил уже в темноте. На дороге стояли три человека без формы, но с автоматами, и один из них сказал: «Прошу остановиться». Я остановился. Они говорили по-украински, но к тому времени я не просто говорил по-украински, а говорил так, что понимающие люди различали в моей речи именно станиславский акцент. Конечно, это задержание меня насторожило, но я подумал о том, как выглядел со стороны. Мои туфли, связанные шнурками, висели на шее (их выдавали по талонам раз в год, а 40 километров это большое расстояние), в защитной б\у куртке  и в брюках, которые я надевал только в дальнюю дорогу, иначе обтрёпывались манжеты выходных брюк. Не думаю, что я производил впечатление важного или опасного противника. Тем не менее, мне был учинён строгий допрос. Меня спросили, откуда я иду, как фамилия моего приятеля, у которого я гостил, как зовут его родителей (по-видимому, кто-то из моих собеседников знал Струтынского лично), что я делаю в Станиславе и что я делал в Солотвине. Человек, который меня допрашивал, смягчился, услышав что я в Станиславе изучаю медицину. Двое его товарищей всю эту беседу простояли молча, но тут один из них сказал: «И нi обрыдло тобi, бачишь же, шо наш хлопец? Так чого ж ти до него причепився?» И, обернувшись ко мне, добавил: «Бежи, хлопче, до дому». Я не побежал, а пошёл, и не только из соображений конспирации, а потому, что мне уже не бежалось.

Ещё одна встреча была зеркальным отображением предыдущей.

Читать комментарии

К комментариям в ЖЖ
 

Posted in Без рубрики

One Response to “10. Медицинская наука. Выбор пути.”


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *