Donate - Поддержка фонда Ф.Б.Березина

Белый медведь. Естествознание и теория

К предыдущему

ГЕРМЕТИЧЕСКАЯ ПЕДАГОГИКА

 

БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ

Именно этим искуственным (условным) характером научного подхода и объясняется главная особенность теоретического мышления: возможность говорить о данных ситуациях совершенно чуждым им математическим языком. Теоретик как бы пытается "говорить не говоря", находит способы обойти предмет рассмотрения вместо того, чтобы постараться вникнуть в его суть.

В "Жизни и мнениях Тристама Шенди" Стерна как раз приводится пример такого языка, позволяющего, пользуясь грамматикой, то есть структурой, говорить о неком предмете, ничего о нем не зная, и, в сущности, не желая знать: мог бы я увидеть белого медведя? что бы я сказал, увидев белого медведя? чем белый медведь лучше черного? Так же грамматически правильно можно говорить о "глокой куздре" или о "Джаббервоки". Уклонение от темы принимает здесь характер основного композиционного приема, ставшего после Стерна главной особенностью сентиментализма (достаточно вспомнить И.П.Рихтера). Оно позволяет избегать детализации некоторых тем  (говорить о чем-нибудь вне контекста), отвлекаться от внешнего мира, то есть становится проявлением "музыкальности".

 

ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ И ТЕОРИЯ

В полемике Гете со сторонниками теории цвета Ньютона ясно выразилась самая суть протеста великого художника, отождествившего себя с природой, против искусственной и поэтому ложной ("серой") теории. Гете хотел познать саму природу, и ему были чужды все элементы структуры, на которых строится теория. В попытках науки свести разговор к математическим соотношениям, позволяющим рассматривать свет как набор частот (*Если бы такая теория существовала во времена Гете. Надеемся, что читатель простит этот невинный анахронизм)он справедливо видел подвох, так как для него голубое небо было не расчлененным "прафеноменом" и не имело ничего общего ни с дипольной антенной, ни с формулой Рэлея-Джинса, объясняющей, в частности, почему небо имеет голубой цвет (**Согласно закону Рэлея-Джинса, в воздухе рассеиваются главный образом "голубые" компоненты солнечного света, поэтому днем в небе преобладает голубой цвет).

Гете не мог позволить теоретикам заманить его в сети и навязать ему искусственную схему мышления. Он жаждал знаний о природе, не связанных никакими условиями, которые он мог бы добыть, оставаясь самим собой. Он понимал, что искусственные методы науки отгораживают человека от природы, которая для нее всего лишь одна из возможных областей изучения. Но рассматривая природу как сочетание соглашений, мы тем самым приобретаем над ней власть, тогда как естественный человек, составляющий с природой одно целое, по определению не может ее контролировать. Разумеется, художник, близкий к природе, подобный Гете, откажется от власти над миром, основанной на игре, то есть связанной системой произвольно выдвинутых условий. Ведь для того, чтобы, допустим, строить самолеты или конструировать передатчики, нужно признать совершенно "неестественные" уравнения Максвелла, преобразования Лоренца, законы аэродинамики и так далее.

Таким образом, могущество человека оказывается весьма двусмысленным, ибо основано на соглашениях, которыми он себя связывает. Если же мы хотим власти безусловной, нас ни к чему не обязывающей и, тем самым, позволяющей нам ощущать единство с природой, то такую "естественную" власть могла бы дать скорее магия, чем наука. В этом смысле, естественный полет — это полет на помеле, и аэродинамика тут не причем. Поэтому так странно видеть частые в наше время попытки объединить эти две почтенные области духовной активности. И дело не только в магии. Просто, обусловленный по своей природе, теоретический подход чужд всяким ссылкам на единичные события, так как обусловленность ведет к суждениям высших типов (несовместима с единичными явлениями). Скажем, научное объяснение астрофизических явлений обходится без каких-либо ссылок на внеземные цивилизации и на направленную деятельность разумных существ. Исходя из этих предпосылок, "марсиане" просто ненаучны, и сомнительно, чтобы при помощи методов, основанных на произвольных соглашениях, можно было бы "открыть" существа, которые такие условия не признают. Кроме того, с "марсианами" в науку вошла бы мифология, ей, в сущности, чуждая.

Эта несовместимость свободы и власти гениально выражена Рихардом Вагнером в "Кольце нибелунга". Лишь юный Зигфрид, свободный от "лживой связи договоров" и ничем не обязанный могуществу бога Вотана (власть которого основана на этих соглашениях, но ими же ограничена), способен убить дракона, охраняющего проклятый клад, и спасти мир. Так возникает тема "естественного меча", противостоящего "копью договоров" Вотана, принужденного в виду предварительных соглашений (освященных его же копьем) противостоять Зигфриду. Юный герой ооздает нотунг — меч, ломающий "искусственное" копье Вотана. Но хотя Зигфриду и удается убить дракона и освободить мир, сам он, в силу логической необходимости, становится последней жертвой проклятого кольца. Тетралогия завершается мировым пожаром, в котором мир находит очищение (катарсис), но в котором гибнут боги, великие, и потому — бессильные. Однако Вагнер ошибался, думая, что Зигфрид действительно мог выковать нотунг. Ведь столь сложный процесс предполагает заключение соглашений, то есть следование законам термодинамики и механики. Что же тогда останется от свободы "естественного" героя?

Мы знаем, как это противоречие разрешилось в истории Третьего рейха. Последователи юного Зигфрида тоже стремились к "естественному" знанию. Недаром нацистские вожди так увлеклись оккультными науками и презирали чуждую "истинно арийскому духу" теоретическую физику. Но оказалось, что лишь "неестественная" наука, связанная договорами, может выковать нотунг. И поэтому атомный "меч" оказался в руках противников нацизма.

Читать дальше

 

К содержанию книги "Огненный лед"

К комментариям в ЖЖ


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *