Внимание! В "примечания публикатора" в предыдущем посте внесены значимые дополнения.

К началу

К предыдущей части

Несостоявшееся наступление сборной роты

За  три часа до  рассвета меня  вызвал  к  себе комбат. Я  околевал  от холода. Шинель не самое удобное обмундирование для танкиста. Я оставил ее  в наших тылах.  Гимнастерка  поверх свитера. Меховая безрукавка. Днем еще куда ни шло. Но сейчас, ночью! Поэтому стакан водки, которой угостил меня комбат, оказался очень кстати. Правда, если майор угощает водкой лейтенанта – значит, за угощением последует какая-нибудь гадость.

Так  оно  и  было.  Ни пехоты, ни  артиллерийской подготовки.  Моя  так называемая рота с десантом мотострелков  должна продвинуться как можно ближе к  Раушену.  Оборона  в  конце  атаки,  если  еще  будет  кому  обороняться. Обеспечение  боеприпасами и горючим,  взаимодействие  с соседями  —  все  на авось.

Гвардии майор понимал, что это преступление. Гвардии майор понимал, что и я понимаю, хотя не задал ему ни одного вопроса. Гвардии майор понимал, что стакан водки — недостаточная плата человеку, посылаемому на смерть.  Была бы хоть рота как рота. А тут…

Ровно восемь суток  назад, 13 января началось наступление. За всю войну я  не видел такой артиллерийской подготовки. Два километра фронта в  течение двух  часов  беспрерывно обрабатывали пятьсот  орудий, не считая минометов и "катюш".

Шестьдесят пять  танков нашей  отдельной гвардейской  танковой  бригады ринулись в атаку.

Проходы в минных полях обеспечивали двадцать один танк-тральщик.

Два тяжелотанковых  полка — сорок два танка "ИС" — шли вслед за нами, а за  ними — два  самоходно-артиллерийских полка —  еще  сорок  две машины  со стапятидесятидвухмиллиметровыми орудиями.

Задача прорыва для  такой  силищи была довольно  скромной: к концу  дня занять Вилькупен, всего-навсего одиннадцать километров от переднего края.

Эту  задачу  мы   выполнили  только  16   января,  на  четвертые  сутки наступления.

Сейчас,  к  началу  девятых  суток,  от  всей  силищи  остались   шесть тридцатьчетверок,  две иэски и  четыре самоходки.  Двенадцать  несовместимых машин из разных частей втиснули в одну роту, и меня, не знаю за какие грехи, назначили командиром этого сборища.

Сборная рота состояла из танков Т-34, ИС и самоходок

Фото с сайтов: thetankmaster.com, waralbum.ru, aviarmor.net

С тридцатьчетверками я  еще  как-то справлялся.  Это были люди хоть  из разных батальонов,  но из нашей бригады. Командиры  двух иэсок  смотрели  на меня с высоты своего тяжелотанкового величия. Командиры самоходок цитировали боевой  устав,  согласно  которому  они должны  находиться  не менее  чем  в четырехстах метрах за линией атакующих танков.

Я не мог поплакаться даже  своему экипажу. Ребята были на грани полного физического истощения. Одно желание — спать.  Кроме того, я постоянно должен был  скрывать свои  страхи. Не дай Бог кому-нибудь заподозрить,  что еврей — трус.

Я  прошел мимо кухни. Экипажам выдавали завтрак. Мои,  оказывается, уже получили. Но повар предложил мне стакан водки и котлету.

Тыловики  любили  меня.  Экипажи   были   недолговечными.  А   тыловики оставались все те же, которых я застал после первого моего боя в бригаде. Им нравились мои стихи. Грустные стихи о войне.

Мне  хотелось сочинять другие. Мне хотелось,  чтобы стихи  были такими, как у настоящих советских поэтов — героическими, призывающими, гневными.  Но в стихах  были  кровь,  и грязь, и страх,  который так  тщательно  я пытался скрыть от всех. В стихах я был обнаженный, как новорожденный.

Вот и сейчас я чувствовал, как из меня  рвутся стихи. Два стакана водки согрели меня. Снег скрипел под сапогами и диктовал ритм. Стихи снова были не такими,  какие хотелось бы  мне услышать.  Но я  остановился, чтобы записать вырвавшееся из меня четверостишие.

Я расстегнул меховой жилет. В кармане гимнастерки не оказалось ручки. На всякий случай  я проверил второй карман. Нет. Холодный страх саваном  окутал все мое существо. Предвестник несчастья.

Ручка не была трофеем. Красивую  перламутровую ручку  еще летом подарил мне взятый  в  плен гауптштурмфюрер. Именно подарил. Я  не отнял ее  у него. Ручку я хранил, как талисман. И вот — талисман исчез.

Я залез в танк, стараясь не показать ребятам, что чувствую, как тяжелая рука рока подбирается к нашему горлу.

Почему в течение почти четырех лет войны я не излечился от трусости?

Почему только еврей должен так тщательно скрывать эту трусость?

Лобовой  стрелок  расстелил брезент  на  снарядных чемоданах и разложил еду.  Механик-водитель стал щедро разливать водку из бачка. Водка была у нас не только пайковая. Такими трофеями мы не пренебрегали. Я посмотрел в кружку и подумал,  не будут  ли лишними этих  двести граммов. Но я не успел решить. Командир орудия прикрыл ладонью  свою кружку,  как  только механик  собрался наклонить  над ней бачок.

— Не надо.  Я  мусульманин. Перед смертью не  хочу пить водки.

Мы переглянулись.

Стреляющий,  пьянчуга,  весельчак  и   мистификатор,  на  сей   раз  не разыгрывал нас…

Залпом я выпил содержимое кружки. Молча выпили свою водку ребята. Молча мы съели завтрак.

— Лейтенант, прочитай стихи об исходной позиции, — попросил башнер.

Я  посмотрел на  часы.  До семи тридцати осталась одна минута.  Некогда читать стихи.

Я подключил колодку шнура танкошлема к рации и включил ее на прием.

Через минуту комбат выйдет на связь.

Я знал, что еще одиннадцать командиров с такой же тревогой вслушиваются в эфир.

Прошло  шесть  бесконечных  минут.  В  семь  тридцать пять  в наушниках щелкнуло, и голос комбата прервал мучительное ожидание:

— Тюльпан, я Роза. Сто одиннадцать.

Это был приказ на атаку. По грудь я вылез из башни и повторил приказ.

Взревели  двенадцать дизелей.  Дымы выхлопов тридцатьчетверок  у  стены длинной конюшни.  Дымы выхлопов иэсок  у  амбара.  Даже  самоходки, стоявшие посреди  двора,  завели  моторы.  Десантники  взобрались  на  корму  машин. Я скомандовал открытым текстом:

— Вперед, уступом влево.

Ни  один танк  не  тронулся  с  места.  Я  повторил  команду,  прибавив несколько крепких слов. Я представил себе, что думают по этому поводу комбат и даже командир бригады, которые, безусловно, слушают, что творится в эфире.

Машины с ревущими дизелями словно примерзли к земле.

Немцы  открыли  минометный  огонь.  Десантники  спрыгнули  с  танков  и прижались к стене конюшни.

Десантники спрыгнули с танков

Фото с сайта

Я  схватил  ломик, выскочил из башни и подбежал к ближайшей тридцатьчетверке.

Люки закупорены наглухо. Дизель работал на малых оборотах, но шума было достаточно.

Я  стал колотить ломиком по люку  механика-водителя, сопровождая каждый удар отборным матом. Никакой реакции.

Между минными  разрывами  я перебегал  от  машины к машине. У  меня уже болела кисть, в которой я держал бесполезный ломик.

Я залез в  свой танк, присоединил  колодку шнура  танкошлема  и включил рацию.

Комбат,  забыв  про  код, честил меня теми же выражениями,  которыми  я сопровождал удары ломиком. Я переключил рацию и скомандовал:

— Делай, как я!

Мы выскочили  из-за конюшни. В синих сумерках метрах  в трехстах  перед нами угадывалась немецкая  траншея. Мы открыли огонь, не сомневаясь  в  том, что  танки  пойдут  за мной. Я посмотрел в заднюю щель командирской башенки. Танки не пошли. Но мне уже некогда было заниматься ими.

Окончание следует

К комментариям в ЖЖ

Posted in Колонка Иона Дегена