Начало

      Нерешительно я постучал в окно, под которым сидел. Тишина. Я постучал чуть громче. За стеклом появилось женское лицо. А может быть, мне только показалось? Но уже через минуту приоткрылась дверь, и я увидел старую женщину в длинной льняной рубахе, а за ней — такого же старого мужчину в кальсонах.

      — Лышенько! Божа дытына! — тихо сказала женщина. — Подывысь, Сирко не чыпае його.

      Я еще не догадывался, что огромный лохматый пес, которого звали Сирко, оказал мне неслыханную протекцию.

Огромный пес по кличке Сирко оказал мне неслыханную протекцию

Фото Павла Семенова с сайта

Только потом выяснилось, что это не пес, а чудовище, что даже хозяйка, кормящая его, не смеет к нему прикоснуться, что никого, кроме хозяина, этот бес не подпускает к себе. И вдруг, как ласковый щенок, он сидел, положив морду на колено незнакомого человека, и этот человек безнаказанно почесывал голову чудовища. Но когда Григоруки выглянули из двери своей хаты, я еще не знал этого.

      Тетка Параска растопила печь. Ни лампы, ни свечи не зажгли. Вскоре в этом уже не было необходимости. Серело. Григоруки поставили посреди хаты деревянную бадью и наполнили ее теплой водой. Дядько Фэдор велел мне раздеться. Я мялся, не представляя себе, как я могу раздеться в присутствии женщины. Но тетка Параска деликатно отвернулась, и я залез в бадью. Еще до этого Фэдор разрезал бинт, превратившийся в веревку. Он только свистнул, увидев раны. А еще он увидел, что я еврей. Если только до этого у него были сомнения. Параска вытащила из печи глечик с мясом и картошкой.

Хозяйка достала из печи "глечик" с мясом и картошкой

Фото с сайта

     В жизни своей я не ел ничего более вкусного! И краюха хлеба, отрезанная Фэдором, была лучше самых изысканных деликатесов.

      В селе стоял небольшой немецкий гарнизон. Немцы всюду искали коммунистов и евреев. Никто точно не знал, где фронт. Ходили слухи, что немцы уже взяли Полтаву. А может, не взяли. Кто знает?

      Дядько Фэдор был еще призывного возраста. Ему едва перевалило за сорок. Но из-за какого-то легочного заболевания призывная комиссия забраковала его. Из мужчин в селе остались только дети и старики. Правда, несколько дезертиров на днях вернулись в село. Говорили, что ушли из плена. Кто его знает?

      Параска испекла в печи большую луковицу, разрезала ее пополам и приложила к ранам, укрепив половинки чистой белой тряпкой. С помощью Фэдора по приставной лестнице я взобрался на горище {чердак (укр.)}

      На душистое свежее сено постелили рядно. Я лег на негo и тут же провалился в сон.

      Когда я проснулся, сквозь щели в стрехе пробивались солнечные лучи.

      — Дытынку мое, ты проспав билыне добы {cутки (укр.)}, — с удивлением сказала Параска. — Я вже думала, що, може, що трапылось. Алэ Фэдько нэ дозволыв мени тэбэ чипаты.

      Странно было слышать, что я проспал более суток. Мне показалось, что только что уснул. Я был голоден. Но меня уже ждала крынка молока и огромная краюха хлеба.

      Григоруки снова перевязали меня. По-моему, раны выглядели не так угрожающе.

      Григоруки успокоили меня, сказав, что ни одна живая душа в селе не знает о моем существовании. Завтра под вечер, сказал Фэдор, он отвезет меня к своему куму. Это километров двадцать-двадцать пять к востоку от их села, от Грушевки.

      За двое суток я привязался к Григорукам. Мне нравилось у них все, даже то, как они говорили. Их украинский язык отличался от того, какой я привык слышать с детства. У них было мягкое "Л". Правда, еще во втором или в третьем классе мы тоже читали "плян, лямпа, клясс". Но потом "я" заменили на "а". Нам объяснили, что националисты, враги народа, стараются вбить клин между русскими и украинцами. Я не знал, что значит националисты, но ненавидеть врагов народа меня уже научили.

      Вечером Григоруки помогли мне спуститься по наружной лестнице к сараю. Я настороженно ловил каждый звук. В селе было тихо. Корова жевала жвачку. Лошадь, переступая, шлепала копытами по луже, единственной среди двора, уже подсохшего после дождей. Мне очень хотелось попрощаться с Сирком, но Фэдор опасался, что меня могут увидеть возле его дома. На мне уже была гражданская одежда. И возраст мой был еще не армейский. Но вдруг во мне разглядят еврея.

      Я не помню кума. Не помню еще четырех или пяти славных украинцев, которые, рискуя жизнью, передавали меня, как эстафету, с подводы на подводу, простых селян, которые давали приют в своих хатах, кормили и перевязывали меня.

На таких подводах меня, как эстафету, перевезли от села Грушевки через линию фронта. Но запомнил я только Григоруков и Сирка.

Фото с сайта

Виноват. Я не помню никого, кроме Параски и Фэдора Григорука из села Грушевки Полтавской области. И Сирка.

      Я не помню, где и когда мы пересекли линию фронта. Из густого тумана едва проступают первые дни в полевом госпитале и эвакуация в тыл.

      Но в госпитале на Урале, и потом на фронте, и снова в госпитале, уже в Азербайжане, и снова на фронте, и в госпиталях после последнего ранения, и в институте доброе тепло наполняло мое сердце, когда я вспоминал Григоруков.

      Мне очень хотелось увидеть их и выразить им свою неиссякаемую благодарность. Но я был студентом, бедным, как церковная крыса. Мне было стыдно явиться к ним с пустыми руками.

      В 1947 году мне вдруг открылось, что я вовсе не гражданин великого и могучего Советского Союза, а безродный космополит. Нет, никто мне прямо не указал на это. У меня даже не было псевдонима, скрывавшего еврейскую фамилию. Я еще не успел причинить вреда своей стране на идеологическом фронте. Но тем не менее я ощущал себя очень неуютно только потому, что моими родителями были евреи.

      Как-то ночью, когда боль в рубцах не давала мне уснуть, я закрыл глаза и построил мой первый взвод, мальчиков из двух девятых классов. Со мной тридцать один человек. Удивительная получилась перекличка. Двадцать восемь евреев и три украинца. В живых остались четверо. Из украинцев — только один. Из двадцати восьми евреев — трое. То ли усилилась боль в рубцах, то ли новая боль наслоилась, но уснуть мне не удалось.

      Что-то оборвалось во мне после этой ночи. Стал выветриваться из меня пролетарский интернационализм, на котором я был вскормлен. С подозрением я относился к неевреям, на каждом шагу ожидая от них неприязни. Я стеснялся самого себя. Стыдно, что во мне могла произойти такая метаморфоза. Я понимал, что необходимо вытравить из себя эту патологическую подозрительность. Для этого надо встречаться с людьми, порядочность которых вне сомнений.

      Я почувствовал непреодолимую потребность встретиться с Григоруками.

      Летом 1949 года, во время каникул, я поехал в Грушевку, Полтавской области.

      Я смотрел в окно вагона, когда по мосту из Крюкова в Кременчуг поезд пересекал Днепр, и с недоверием вопрошал: неужели шестнадцатилетний мальчик, раненый, девятнадцать дней без медицинской помощи и почти без пищи, ночью, в дождь, смог преодолеть эту водную ширь? Сейчас, днем, летом, достаточно сильный, я бы не решился на это.

      Из Кременчуга я направился на север вдоль Днепра. На месте бывшей Грушевки я нашел развалины, поросшие бурьяном. Кто разрушил Грушевку? Немцы? Красная армия? Какая разница. Я не нашел Григоруков.

      1988 г.

_______________________________________

Послесловие публикатора

Два вопроса возникают в связи с этим рассказом в свете сегодняшних событий. Красноармейца, хотя и мальчишку, но появившегося в селе в красноармейской форме, несмотря на то, что он еврей (а бытовой антисемитизм в той или иной мере существовал на Украине всегда), в рядовой украинской семье принимают не потому, что он еврей, а потому, что он, хотя и мальчишка, но красноармеец. Ему дают кров, ему перевязывают рану, и дальше с подводы на подводу простые люди доставляют его к линии фронта и каким-то образом линию фронта преодолевают. Простые люди — украинцы.

Но Украина бывает разной. Полтавская область — левобережная Украина, где люди чувствовали себя советскими гражданами и не представляли себе иного бытия. Если бы область была не Полтавской, а Львовской, Деген, несомненно, был бы убит. Он был в глазах галицийских украинцев, сторонников ОУН, представителем ненавидимых Советов, комсомольцем или коммунистом, одним из тех, кто пришел на Западную Украину и похоронил мечты украинцев о независимом государстве.

Грушевка была разрушена. Может быть, немцами, может быть, в бою Красной армии с фашистскими оккупантами. Для автора это неважно. Важно, что он не нашел Григоруков. Когда вместо села в зоне военных действий остаются развалины, в этом нет ничего удивительного.

Но была ведь еще третья возможность. Эта третья возможность — действия батальонов эсесовской дивизии "Галичина", которые разрушали украинские селения, большинство жителей которых, по их мнению, сочувствовало России и Советской власти. ОУН — Организация украинских националистов — рассматривала украинцев, проживавших в таких селах, как предателей.

Уже после освобождения Украины Повстанческая армия ОУН продолжала действовать против Советской армии. Деятели ОУН уничтожили многих известных сотрудников советской разведки, в частности, известного разведчика Кузнецова. Существовавшая с 1943-го года дивизия СС "Галичина" вполне могла разрушить Грушевку при отступлении. Я не утверждаю этого, я рассматриваю это как один из возможных вариантов.

Если использовать термин "бандеровцы" в значении "Повстанческая армия Организации украинских националистов", то, хотя я мало интересуюсь политикой, мне не составило труда разобраться в сути конфликта, который произошел на Украине. Большинство антиправительственного Майдана составили бандеровцы, которые считали, что Киев захвачен выходцами с Востока. Властные структуры при Януковиче в значительной мере комплектовались выходцами из Донбасса, который всегда был просоветским. Существует мнение, что среди тех людей, которые как будто бы представляли Донбасс во власти, было немало уголовных элементов. Не знаю, так ли это. Возможно, уголовные элементы были и с той, и с другой стороны. Но главное состоит в том, что в нынешнем противостоянии Украина разделилась по линии старой советской границы: присоединенная в 1939 году Западная Украина играет роль силы пробандеровской и антисоветской, Украина, существовавшая в пределах Советского Союза со времени окончания Гражданской войны (задолго до присоединения Западной Украины), остается просоветской. Нечего и говорить об Автономной республике Крым, которая была частью российской территории и передана Украине по прихоти Хрущева. Мне неясно только, какую роль в этом играет народ. Что такое народ на Украине — сознательно действующая сила или толпа, которой манипулируют группировки властной элиты различной ориентации.

Я не видел в действии донбасских уголовников. Но с бандеровцами я сталкивался много раз. В центре украинского противостояния я побывал, хотя лично меня оно не коснулось. (Ко мне хорошо относились обе стороны. Я свободно владел украинским, причем говорил на западном, станиславском диалекте). Однако я мог погибнуть  случайно как выходец с Востока при перестрелках с подразделениями Повстанческой армии ОУН. В этом же качестве я однажды стал мишенью прицельных выстрелов и чуть не погиб при террористическом акте. Но я видел, что бандеровцы делали с другими отнюдь не случайно.  И  эти действия провоцировали сталинские зачистки, в результате которых все подозреваемые в сочувствии ОУН высылались в Сибирь. Я отнюдь не поклонник Сталина. Но я видел молодую девочку, секретаря сельсовета, которую бандеровцы похитили, и она исчезла навсегда. И старика-священника, которого застрелили только за то, что он признал юрисдикцию Московской патриархии.

Мне повезло увидеть еще при жизни Ярослава Галана — украинского антифашиста, писателя, драматурга, публициста — которого двое студентов, пришедших к нему якобы на консультацию, зарубили гуцульским топором. Удары наносились сзади одним из студентов в тот момент, когда Галан беседовал с другим. Впоследствии был установлен только один из убийц, но реконструкция происшествия предполагает участие двух человек, к одному из которых Галан был обращен лицом, а удары гуцульским топором были нанесены сзади. Чтобы убить человека, достаточно одного удара топором. Но этих ударов было несколько, что, по-видимому, выражало ненависть убийц к светлой личности Ярослава Галана.

Меня мало интересует, что будет делать армия главнокомандующего Путина. С нынешней Россией меня связывает только гражданство.

Но я никогда не буду воспринимать киевский Майдан как форум украинского народа.

К комментариям в ЖЖ

Posted in Колонка Иона Дегена