Donate - Поддержка фонда Ф.Б.Березина

814. Колонка Иона Дегена. 15. Из переписки. 4. Стреляющий. 1

Из переписки

Деген — Березину

Наташе (Наталья Лайдинен — Ф.Б.), отвечая на её письмо, написал, как благодаря тебе у меня появилось стихотворение "Премьера". И даже не поленился процитировать его.  В аттачменте "Запах". Пришлось перекачать из "Заметок", чтобы исправить две ошибки. "Придурок" — это первая "голограмма", написанная в 1946 году. С этого началось.

За популяризацию меня, разумеется, благодарен тебе. Но зачем?

Ион Деген в своем рабочем кабинете 

Фото с сайта

 

Березин — Дегену

Дорогой Яня!

Не зачем мне это нужно, а почему мне это нужно. А мне это нужно потому, что с момента нашей встречи ты занимаешь в моей жизни такое же место, как это было в Черновцах, а может быть, даже еще больше. Я каждый день перебираю в уме детали встречи, твое выступление, перечитываю много раз дарственный экземпляр твоей книги. И переполняющими меня чувствами я хочу поделиться со своими читателями…  

Аудитория у меня сменилась. Люди, которым было  интересно читать про экспедиции, клинику, психотерапию, в значительной части перестали читать, когда я стал писать о тебе и публиковать твои рассказы. Но зато люди, которые не были моими постоянными читателями, пришли во вдвое большем количестве, чем те, которые отсеялись. Эксперты живых журналов повысили значимость моего журнала с 90 условных единиц до 111.  И то, что я написал, встретило такой неописуемо восторженный отклик, что  я не могу уже от этого отказаться. Не могу писать после твоих рассказов о войне об обыденных вещах.

 

Я написал цикл «Ион Деген и последняя встреча», добавив туда то, что я узнал от тебя в беседе.

О себе я писал, разбивая свою жизнь на четыре эпохи. До войны – это была первая эпоха, от начала войны до смерти Сталина – вторая, сменяющиеся генсеки – третья и после контрреволюционного переворота – четвертая. Но к тебе такая мерка не подходит. Я вернусь к твоему детству после того, как окончу военную эпоху. Это будет обращенный порядок, первая эпоха будет после второй, то есть после смерти Сталина, но я думаю, что читатели меня поймут. Они и сейчас  хотят продолжения военной тематики. Объясняя такую инверсию эпох – детство после войны – я напишу, что, не зная войны, невозможно понять Дегена, и приведу твое стихотворение «Я весь набальзамирован войной». А потом я думаю поместить «Стреляющий», а дальше еще не решил. По субботам и воскресеньям идут чисто научные материалы. Сейчас – главы из книги «Огненный лед» Генриха Соколика. Генрих Соколик, как и ты, был моим другом, как и ты, уехал в Израиль, только он уже умер в Израиле. Но когда я кончу его книгу, я даже на субботу и воскресенье буду ставить то из твоих произведений, что я сочту научным. Я хочу, чтобы тебя знали так, как ты этого заслуживаешь. Чтобы  не было, как в концовке одного из твоих стихотворений:

Теперь всё гладко, как поверхность хляби.
Равны в пределах нынешней морали
И те, кто блядовали в дальнем штабе,
И те, кто в танках заживо сгорали.

Для того чтобы было понятно, почему я не возвращаюсь к твоему детству, а продолжаю публиковать твои рассказы о войне, я напишу, что Дегена невозможно понять без войны, и в доказательство этого приведу твое стихотворение «Я весь набальзамирован войной».  

 

А когда я кончу писать о тебе, я сделаю неделю молчания, чтобы переход к другой тематике воспринимался безболезненно.

Да, я пропагандирую твое творчество. Оно этого заслуживает, и оно недостаточно известно.

Я думаю, что ты поймешь меня и простишь такую широкую публикацию твоего творчества, продиктованную, кроме всего прочего, еще и моим особым к тебе отношением».

 

Следующему посту я предпосылаю стихотворение «Я весь набальзамирован войной», поскольку без него непонятно, что значила для Дегена война и почему его нельзя понять, не читая его произведений о войне.

     Я весь набальзамирован войною.

     Насквозь пропитан.

     Прочно.

     Навсегда.

     Рубцы и память ночью нудно ноют,

     А днем кружу по собственным следам.

     И в кабинет начальства — как в атаку

     Тревожною ракетой на заре.

     И потому так мало мягких знаков

     В моем полувоенном словаре.

     Всегда придавлен тяжестью двойною:

     То, что сейчас,

     И прошлая беда.

     Я весь набальзамирован войной.

     Насквозь пропитан.

     Прочно.

     Навсегда.

1965

 

Портрет Иона Дегена

 Фото с сайта

Далее следует рассказ.

 

СТРЕЛЯЮЩИЙ

Особое положение в бригаде позволяло мне при формировании экипажей в какой-то мере «проявлять капризы», как выражался по этому поводу адъютант, старший батальона. К этим капризам он относился подобно тюремщику, который принимает заказ на последний ужин от арестанта, приговорённого к смертной казни. Дело в том, что бригада наша несколько отличалась от подобных подразделений, входивших в состав танковых корпусов. Необычность отдельной гвардейской танковой бригады заключалась в том, что задача её — прорыв обороны противника любой ценой, чтобы в проделанную нами брешь могли хлынуть подвижные соединения.

Термин «любой ценой» по-разному трактовался начальством и танкистами. Для первых это была потеря техники, а для вторых — самоубийство.

 

 

СТРЕЛЯЮЩИЙ1

 

«Любой ценой»

Иллюстрация к рассказу «Стреляющий» художника Аркадия Тимора

Батальон, в котором я служил, был ударным, то есть, именно он, как правило, шёл впереди атакующей бригады. А мой взвод в этом батальоне выделялся в боевую разведку, назначение которой — вызвать на себя огонь противника, чтобы идущие за мной танки могли увидеть огневые средства немцев. Вот почему адъютант старший только матюгался про себя, когда в очередной раз я отвергал кандидатуру командира орудия.

Бригада вышла из боя в конце октября и сразу приступила к формированию.
Через несколько дней на станцию Козла Руда пришло пополнение, новенькие танки с экипажами. Танки сгрузили с платформ. Экипажи выстроились перед машинами.

"Экипажи выстроились перед машинами"

Фото: staleved

Мы, уцелевшие командиры, прохаживались перед их строем, как работорговцы на невольничьем рынке. В одном из экипажей обратил на себя внимание молоденький старшина, командир орудия. Не молодостью отличался он. Во всех экипажах были пацаны. Даже командиры машин. Старшина выделялся подтянутостью, аккуратностью, подогнанностью убогого хлопчатобумажного обмундирования. Мы прогуливались перед строем, рассматривая танки и экипажи, и комментировали увиденное на своём языке, в котором среди матерного потока иногда появлялось печатное слово.

Адъютант старший пришёл со списком и вместе с командиром маршевой роты начал перекличку. Всё шло своим чередом до того момента, пока капитан прочитал: «Старшина Калинюк Антонина Ивановна». «Я!» — отозвался старшина, на которого мы обратили внимание. Лично мне в эту минуту стало очень неловко за обычный в нашей среде лексикон, не очень пригодный для общения с женщиной.

Выяснилось, что Антонина Калинюк добровольно пошла в армию, чудом попала в учебно-танковый полк, вышла замуж, чтобы быть зачисленной в один экипаж со своим мужем, и таким невероятным способом оказалась в маршевой роте. Её муж, башнёр, рядом с ней по другую сторону орудия.

Ну и дела! Девушка в экипаже! На минуту я представил себе, как мы перетягиваем гусеницу, как тяжёлым бревном, раскачивая этот таран, по счёту «раз-два, взяли!» ударяем по ленивцу, как стонет каждая мышца, и это у здоровых мужчин.
Каково же девушке? А каково экипажу, у которого недостаёт пусть не лошадиной, а всего лишь одной человеческой силы? Правда, до нас дошли слухи, что в 120-й танковой бригаде есть женщина механик-водитель. Чего только не бывает на фронте!
Но когда ко мне подошла старшина Антонина Калинюк и, доложив по всей форме, попросилась в мой экипаж, я, ещё не успев переварить услышанного, не сомневался в том, что ни при каких условиях не соглашусь на присутствие женщины в моей машине. Отказывал я ей очень деликатно.

—    Видите ли, у меня уже есть башнёр, — начал я.

—    Но ведь я не башнёр, а стреляющий.

—   Да, но вы, по-видимому, хотите быть в одном экипаже с мужем?

—   Он фиктивный муж. Нас ничего не связывало и не связывает. Я благодарна ему за то, что он согласился на фиктивный брак, и это помогло мне попасть в экипаж.

Её грамотная речь звучала несколько непривычно для моего уха, адаптированного к танкистскому лексикону. Выяснилось, что Антонина Калинюк до войны успела окончить первый курс филологического факультета Черновицкого университета. Ко мне она обратилась не случайно. Ей сказали, что я командир взвода боевой разведки. Именно в таком экипаже место добровольцу.

—   Вы правы, но я уже пообещал адъютанту старшему взять стреляющего из подбитого танка.

Не знаю, покраснел ли я, соврав, но было очевидно, что она не поверила и ушла обиженная. Вместе со своим фиктивным мужем Антонина Калинюк попала в экипаж моего друга Петра Аржанова. Пётр был самым старым в нашем батальоне. Ему было уже под сорок. Степенный такой, почти нематерщинник. Антонину он хвалил.

На второй день наступления их машину подбили. Первым из своего люка выскочил башнёр, фиктивный муж Антонины. Как ошпаренный заяц, он шарахнулся от танка в ближайшую воронку. А Пётр в это время вытаскивал из своего тесного люка Антонину с перебитыми ногами. И не было рядом никого, кто мог бы подсобить. Счастье ещё, что атакующие танки пошли вперёд, и машина Аржанова не обстреливалась немецкой пехотой. Но всё это случилось уже потом. А при формировании на станции Козла Руда я так и остался без стреляющего.

 

Продолжение следует

Posted in Колонка Иона Дегена


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *