Беклемишев посмотрел лабораторные анализы, задал несколько уточняющих вопросов, и сказал Але:
— Вот теперь самое время пугаться. Не удержим инфекционный очаг в первоначальных границах, можем получить беду всемирного масштаба, — и, обернувшись к нам, он сказал: — Пройдёмте к Жуматову?
— Владимир Николаевич, — сказал Шефер, — Феликс Борисович у нас единственный, кто работал с вирусологами и имеет опыт вспышки нейроинфекции.  Может быть, он вас проводит к Жуматову,  а мы продолжим свою работу? Здесь каждую минуту можно ждать тяжёлых первично-вирусных осложнений.
— Хорошо, — сказал Беклемишев, — работайте, а если вы для чего-нибудь нам понадобитесь, я вам позвоню.
Шефер и Аля ушли, а я провёл Беклемишева через внутренний переход в лабораторию Жуматова. Вход в эту лабораторию был оборудован как вход в бокс, хотя при соблюдении правил работы с вирусом он не должен был попадать в атмосферу. Жуматов встал навстречу Беклемишеву и приветствовал его с некоторой восторженностью. «Всё-таки, — подумал я, — даже у профессора с мировой известностью сохраняются восточные традиции».  Не прислушиваясь к беседе Жуматова и Беклемишева,  я спросил ту сотрудницу лаборатории Жуматова, которую встретил с убийцами птиц.
— Что с птицами? – спросил я её. — Высеяли вирус?
— Нет, — улыбнулась она, — по счастью нет.
— Ну, тогда справимся,  — сказал я, — наземный карантин обеспечен, а птицы нам теперь не страшны.

Было 30 градусов мороза.
Фото: nazipha

— Эти повторяющиеся ранние осложнения, — неожиданно обратился ко мне Беклемишев, — не кажутся вам странными?
— Пока нет, — сказал я. – Они появлялись в пределах тех трёх дней, когда первичновирусные осложнения возможны.
— Их слишком много, — сказал Беклемишев.
— По сравнению с чем? – спросил я. – С испанкой я дела не имел, это первый рекомбинантный грипп в моей практике.
— Об этом и речь, — сказал Беклемишев,  — тяжёлое течение с почти постоянными осложнениями, — и, обратившись к Жуматову, сказал: — Хамза Жуматович, даже при поздних осложнениях я просил бы вас повторять исследование. Не исключено двухволновое течение заболевания, вызванное не присоединением бактериальной инфекции, а новой атакой вируса.
— Мы очень внимательны, — сказал Жуматов, — мы не пропустили без исследования ещё ни одного осложнения.
— Да, — сказал Беклемишев, — ваша тщательность мне известна. Просто хотелось лишний раз обратить внимание на то, что мы имеем дело с вирусом ранее нам незнакомым.
— Ну, — гордо сказал Жуматов, — мы хорошо поработали и можем считать этот вирус уже знакомым.
— Да, — сказал Беклемишев, — я надеюсь на вас.
Беклемишев обычно не отличался церемонностью, и в этом крайне вежливом разговоре, по-видимому, пытался соблюсти восточные традиции. Потом, повернувшись ко мне, он сказал:
— Я не клиницист, но, всё-таки, хотелось бы поглядеть, как выглядят ваши пациенты.
— Здесь примерно километр пути, — сказал я. – Хотите пройтись, или вызвать машину? Температура сегодня около 30 градусов мороза.
— Километр я пройду и при 30 градусах, — сказал Беклемишев. Как многие пожилые люди, бывавшие в экспедициях, он любил подчеркнуть свою хорошую физическую форму.
Я позвонил Шеферу, предупредил о нашем визите и услышал в ответ:
— Приходите, у нас новинка – первый миокардит.
— Что делаете? – спросил я.
— Реаниматолог поддерживает жизненно важные функции, а в остальном лечим как миокардит.
Я сообщил Беклемишеву о том, что кроме пневмонии и гриппозного менингоэнцефалита наблюдается и раннее вирусное осложнение,  проявляющееся миокардитом.
— Это в первый раз? – спросил Беклемишев.
Я подтвердил.
— Ну, значит, это в честь моего приезда, — сказал Беклемишев.
Несмотря на свою хорошую физическую форму, он шёл не спеша, явно не обращая внимания на мороз. Аля лично  вынесла нам медицинские халаты и шапочки. Я спросил её:
— Пациент с миокардитом в боксе? – она подтвердила это, и я проводил  Беклемишева в бокс, позаботился о второй паре сменной обуви и сменного халата.
Когда мы вошли в бокс, больной лежал на постели, в подключичную вену был введён постоянный катетер, а реаниматолог  регулировал капельное введение какой-то жидкости.
— Что вы делаете сейчас? – спросил я его.
— Регулирую состав электролита в крови, чтобы получить состав электролитов, оптимальный для работы миокарда.
— Вы не чувствуете боли?  — спросил я пациента.
— Вначале было очень больно, сейчас совсем не болит.
А реаниматолог добавил:
— Не болит после второй ампулы морфия.
— Есть ли непосредственная угроза? — тихо сказал я реаниматологу.
— Уже нет, — сказал он, — ритм наладили. И минутный и ударный объём крови в норме. Антикоагулянты пока вводим, проверяя свёртываемость через каждые полчаса. Ну, а терапию, которая не носит экстренного характера, назначает Лев Григорьевич. Если боли не возобновятся, то начнём постепенно уменьшать вмешательство контролируя функцию сердца.
— Хотите что-нибудь сказать?  — спросил я Белкемишева.
— Зачем? Здесь видно, что мастер работает.
— Хотите пройти в палату?
— Пожалуй, — сказал Беклемишев, — посмотрю, как у вас это выглядит.
В палате полагалось ходить в масках, и Аля заботливо повязала её Беклемишеву.  Беклемишев несколько раз останавливался возле кого-либо из больных, спрашивал о самочувствии, о том, есть ли улучшения или ухудшения,  получал нарочито бодрые ответы, потом интересовался качеством ухода и питания, а потом сказал, довольно громко:
— Ну, для временного стационара условия удовлетворительные.
И кто-то из больных насмешливо сказал:
— Я лежал в обычном стационаре, там было много хуже.
Я задержался на минуту возле этого пациента, полагая, что Беклемишев может заинтересоваться – где был такой стационар, в котором было хуже, чем во временном, но Беклемишев к этой теме не возвращался.
Вертолёт уже вернулся и стоял на вертолётной площадке, Беклемишев сказал:
— Ну, я , пожалуй, буду возвращаться в Риддер, картина здесь ясная.
А я спросил у Олейника, который вышел из вертолета, чтобы помочь Беклемишеву подняться по трапу:
— Удовлетворены карантинными мероприятиями?
— Да, — сказал Олейник, — в двух-трёх местах немножко подправили, но если ваш вирус не летает на большие расстояния самостоятельно, то распространения вспышки я не жду.
— Да вроде летучести за ним не водится, — сказал я.
Беклемишев попрощался, вертолёт улетел, а мы вернулись к своей работе.
Следующая неделя оказалась очень напряжённой. С осложнениями приходилось бороться ежедневно, иногда два или даже три раза за день. В основном осложнения были легочные, несколько раз повторялся менингоэнцефалит, а миокардит был самым редким из осложнений. Поражения печени – грозного синдрома Рея – по счастью, мы не наблюдали ни разу. В одном Беклемишев оказался прав – поздние осложнения частью были связаны с присоединением бактериальной инфекции, но в значительном числе случаев наблюдалась повторная вирусная атака с первично-вирусными осложнениями. В эту неделю было отрадно только одно – ни в посёлке, ни на базе отдыха, ни среди сотрудников каскада ГЭС, которые не покидали территории каскада, ни одного случая нового заболевания не было. На следующей неделе стало ясно, что мы прошли самый опасный период, осложнения стали редкими и в основном связанными с вторичной бактериальной инфекцией, а в таких случаях антибиотики были эффективны. Первично-вирусные осложнения наблюдались только у трёх больных. Каждые два-три дня я докладывал Стефании Григорьевне о ситуации, и в начале третьей недели она сказала:
— Так напряжённо работать вам уже не придётся. Судя по моему опыту, дальше все будут потихоньку выздоравливать. А уезжать вам будет нельзя, потому что до полного выздоровления всех больных можно ожидать неприятностей и даже крупных. Как бы вы после привычки к постоянной, почти круглосуточной работе не заскучали.
Я засмеялся:
— У нас здесь 11 молодых женщин, надеюсь, они нас развлекут.
— Я не шучу, — сказала Стефа, — я знаю, что такое переход от ситуации, в которой идёт непрерывный поток раненых, и часов по 20 не отходишь от операционного стола, к затишью, когда одно наступление уже закончилось, а второе ещё не началось.  Не знаю, будет ли это у вас, а я переживала это как возникновение какой-то ненормальности.
В какой-то степени она оказалась права. Была обычная работа в стационаре, но как бы в командировке. После постоянного напряжения прошедших дней, целых часов, проведённых в боксе с опасением по поводу смертельного исхода, эта командировка была скучной. Шефер, который слышал, как я сказал Стефе, что у нас 11 женщин, которые могут нас развлекать, заметил:
— Взрослая женщина здесь только одна – Аля,  да и та холодная как Снегурочка.
— Так уж и как Снегурочка? – сказал я.
— По поведению, — сказал Лев. — Судя потому, как реагирует даже на случайное прикосновение, достаточно темпераментна, но очень строго воспитана. За ней нужно ухаживать осторожно и нежно, рассчитывая на две недели до первого поцелуя, а у нас и времени такого нет, —  и потом вдруг сказал: — Послушай, я стихов никаких не знаю, а у тебя были стихи, посвящённые какой-то женщине, там даже Снегурочка упоминалась.
— Не думаю, — сказал я, — ты же знаешь, что для меня уже 4 года существует только одна женщина, и никаких аналогий со Снегурочкой в этом случае не было.
— А ты вспомни, там даже какие-то слова были на счёт живительной влаги.
И, к собственному удивлению, я действительно вспомнил давным-давно сочинённые стихи. Это было удивительно, потому что стихов я никогда не записывал и обычно забывал навсегда.
— Постой, — сказал я, — наверное, там было так:
С тобой мне не найти покоя,
Зато с восторгом вижу я,
Как тает под моей рукою
Снегурочка моя.
Быть может, мне придаст отвагу…
— Стоп, — сказал Шефер, — последнюю строчку я помню, а может быть, даже немного переделаю применительно к случаю.
— Осторожно переделывай, — сказал я – Аля к любым иносказаниям будет чувствительна.

Ель – гордая зимняя красавица.
Фото: Евгения Щукина 

Но хотя это было шуткой, присутствие медсестёр-практиканток вносило в нашу жизнь какое-то разнообразие. Они устраивали совместные обеды,  пели песни и частушки, и показывали, как здесь танцуют «Сербияночку», и, хотя это совместное времяпровождение занимало незначительную часть дня, оно, всё-таки, вносило в жизнь некоторое разнообразие.
Последний пациент выписался на четвёртой недели после первых  больных (матери и сына), которых мы увидели на этой вспышке. В середине третьей недели нашего пребывания в посёлке лаборатория Жуматова стала сворачивать свою деятельность
— Новых вирусных атак нет, — сказал Хамза Жуматович, — вирус в пересевах хранится устойчиво, всё остальное можно делать в Алма-Ата.
— Спасибо, — сказал я ему, — без вас мы бы пропали, так до конца и не поняв, что происходит.
И восточный человек Хамза Жуматович сказал:
— Мы смогли работать только благодаря вам. Вы создали здесь прекрасные условия и продемонстрировали энтузиазм и неутомимость.
Я поблагодарил за высокую оценку и мы расстались.
Через неделю после выписки последнего больного был снят карантин, а мы уехали дня на четыре раньше, посоветовав главному инженеру каскада, предосторожности ради, ещё недельку сохранить для сотрудников лагерный режим. Так завершилась эта эпопея, последняя моя экстраординарная работа в Риддере.

К комментариям.

Инициативная группа, образовавшая фонд Ф.Б.Березина, напоминает о том, что сбор средств для поддержки научной и научно-просветительской деятельности Ф.Б. Березина продолжается.

Posted in Без рубрики