Через неделю начался выпуск основного тиража. Устинов лично позвонил генералу:
— Вы создали прекрасную книгу, — сказал он. – Если бы вы остались тогда работать в министерстве, у вас не было бы времени её написать.
— Я мог бы проработать в министерстве ещё пять лет, а книгу написать потом, — сказал генерал. – Эта тема не стареет.
И, не выдержав благодушного тона, в котором он начал разговор, Устинов жёстко сказал:
— Не думаю, что вы бы смогли протянуть ещё пять лет в Минобороны, и уж тем более не думаю, что после этого вы были бы в силах выдержать напряжённую работу над этой книгой, ведь она была написана в рекордные сроки и не в ущерб качеству.

Генерал вновь ощутил то ожесточение, которое возникало у него временами, на этот раз оно сопровождалось болью в сердце. Он поспешил закончить разговор, позвонил своему кардиологу и сразу после этого – мне. Мы приехали почти одновременно.
— Больно, — сказал генерал, положив руку на сердце, — и опять кувыркается.
Кардиолог быстро установил электроды, позволявшие снять все шесть отведений, быстро просмотрел ленту ЭКГ и спросил:
— Была какая-то нагрузка или переживание?
— Нагрузки не было, — сказал генерал, — а переживание…, — он помолчал и потёр рукой область сердца, — Ну, разве что, очень короткое ожесточение после слов Устинова, что моя отставка была правильным шагом.
— Специальная машина «скорой помощи» вероятно уже подъехала, — сказал кардиолог. – Я попросил их выехать сразу, как только отправился к вам. И обсуждать тут уже нечего. Я записываю в карточку: «Экстренная госпитализация по жизненным показаниям» и начнём с отделения интенсивной терапии.
— Что же, — сказал генерал, — книга вышла, теперь можно и отдохнуть в госпитале, — и, повернувшись ко мне, сказал полувопросительно: — Я с вами прощаюсь?
— Я вас провожу, — сказал я, — зачем нарушать традицию?

Всё было почти так же, как во время моей первой поездки в госпиталь с генералом – мне откинули то же глубокое кресло. Я сел и прислушался к тому, как тяжело дышит генерал, присмотрелся к его лицу и увидел, что оно побледнело, а на губах появился даже небольшой синюшный оттенок. Это, всё-таки, была другая поездка. Я проводил генерала до дверей интенсивной терапии, и кардиолог сказал:
— Вот теперь прощайтесь, дальше я вас пропустить не могу.
— Мне будет не хватать общения с вами, — сказал я генералу, — я к этому общению уже привык.

Рассвет поздней осенью.
Фото: Люция

— Я тоже, — сказал генерал, — но ещё не вечер.
Каталка двинулась, и генерал скрылся за дверьми отделения интенсивной терапии. Один из членов медицинской бригады, который транспортировал генерала, сказал мне:
— Я проверил, ваша машина стоит у наших ворот. За ворота мы вас вывезем, а там пересядете.
Ехать в лабораторию было уже поздно. Мне нужно было работать с людьми, а рабочий день давно кончился. Я пришёл к себе домой, как всегда и лицо моё мне казалось обычным. Но Елена Дмитриевна, едва я вошёл из тёмной прихожей в полосу света, спросила:
— Это генерал, или какая новая трагедия?
И, не смотря на трагизм ситуации, я лишний раз удивился тому, как она с первого взгляда определяет состояние, и не только моё.
— Другой трагедии не произошло, — сказал я, — но эта, похоже, завершается.
— Будешь обедать, — спросила меня Елена Дмитриевна, — или просто пока выпьешь чаю?
— Пожалуй, чай это будет достаточно.
И, взяв чашку с чаем, которую вместе с печеньем и конфетами Елена Дмитриевна привезла на сервировочном столике, я потянулся к телефону.
— Подожди, — сказала Елена Дмитриевна, — не нужно никому звонить, не дёргай людей. Они сами будут информировать тебя, когда им будет, что сообщить.
Она была права. У нас не бывало серьёзных разногласий, но если она говорила о чём-то, о чём я не успел подумать, она всегда оказывалась права.
— Даже, если это конец, — сказала она, и процитировала: — «Лежал он, закончив последнюю строчку, последнюю точку поставив в конце».
Я вспомнил эту строчку ещё до того, как она произнесла её вслух, и я очередной раз подивился синхронности наших мыслей.
Кардиолог позвонил мне поздно вечером.
— Может, и обойдётся, — сказал он, — инфаркт небольшой и не на всю толщину сердечной мышцы. Я поменялся дежурствами и эту ночь проведу здесь, — и добавил: — Если хотите, я могу звонить вам ежедневно.
 

Телефон спецсвязи. С такого телефона Устинов в последний раз позвонил генералу.
Фото: Юлия Медведева

Я сказал:
— Я надеюсь на это.
Я попробовал работать, и если работать получалось, это всегда уменьшало тяжесть, которую я ощущал с того момента, как уехал из госпиталя имени Мандрыка. По ходу работы у меня появилось желание обсудить гипотезу, которую я разрабатывал, и Елена Дмитриевна включалась в это обсуждение охотно и с интересом. Но перед сном она мне сказала:
— Ты прими хотя бы лоразепам. Конечно, тебе полагалась бы обойтись реформингом.
Она употребила этот принятый в когнитивной терапии и НЛП термин, который означал психотерапевтический приём, позволяющий преобразовывать состояние. Мне случалось проводить такое преобразование и в собственном состоянии, хотя, конечно, реже, чем у моих пациентов.
— Попробую, — сказал я.
— Не пробуй, — сказала Лена, — это тоже работа, а тебе неплохо бы и отдохнуть.
Полагаясь на обычную её мудрость, я принял лоразепам. На фоне транквилизирующего действия лоразепама провести реформинг было уже не трудно. Я вскоре уснул.
Утром мы быстро собрались и уехали в лабораторию, работа продолжалась независимо от любых обстоятельств. Была среда, день лабораторной конференции, которая прошла на удивление спокойно, без бурных дискуссий. То ли это было совпадением, то ли Елена Дмитриевна сумела задать такой тон. Потом я рассматривал материалы отдельных сотрудников, определяя их место в общем отчёте, и тема генерала отодвинулась куда-то на задний план, хотя я всё время чувствовал её присутствие.
Кардиолог позвонил к концу рабочего дня.
— Пока без видимых изменений, — сказал он. – Он может вытянуть, если не будет новой катастрофы.
— А как вы расцениваете вероятность этой новой катастрофы? – спросил я.
— У такого рода пациентов, — сказал кардиолог, — повторная катастрофа – вещь очень нередкая, но когда речь идёт об одном пациенте, статистическая оценка немного даёт. Даже если бы она составляла не 90%, как в данном случае, а всего один, то для того, кто попал бы в этот 1%, остальные 99% уже не имели бы значения.
— Вы доверяете человеку, который сменит вас на дежурстве? – спросил я.
— Да я ведь не уйду, — сказал кардиолог, — просто получу возможность время от времени спать.
Следующий звонок кардиолога раздался рано утром.
— К сожалению, — сказал он, — преобладающая вероятность реализовалась. Новый инфаркт. Обширный и через всю толщину миокарда. Сразу после инфаркта была фибрилляция желудочков, но нам не потребовалось всех семи минут, которые были отпущены для того, чтобы её прекратить. Дефибриллятор запустил сердце уже со второго импульса.
На следующий день, опять утром, кардиолог вновь позвонил мне из госпиталя.
— Ситуация вчерашней ночи повторялась ещё четыре раза, но выводить человека из клинической смерти невозможно бесконечно. Утром мы потеряли генерала, — и, не дожидаясь моей реакции, он положил трубку.
Днём мне позвонили снова. Незнакомый мне женский голос сказал:
— Кардиолог просил вам передать, что гражданская панихида состоится завтра в 14 часов.
Мы с Леной решили, что мы не будем сопровождать генерала на кладбище, но на гражданскую панихиду нужно было пойти. Мы были едва ли не единственными штатскими в большом скоплении народа, которое окружала гроб генерала и медленно вытягивалась в цепочку, чтобы пройти мимо него в ритуале последнего прощания. Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся, это был невролог:
— Я предложил вас ввести в почётный караул. Сумеете отстоять 15 минут?
— Сумею, — сказал я.
— Тогда пойдёмте.
— Будь здесь, — сказал я Лене, — чтобы мне потом здесь же тебя найти.
Жена и дочь генерала сидели на ступеньках возвышения, на котором стоял гроб, и по лицам их непрерывно текли слёзы. И, неожиданно, я подумал, что со смертью генерала они не только потеряли дорогого им человека, они потеряли привычный образ жизни, людей, которым можно было давать поручения, а, может быть, и знаменитый генеральский ЗИЛ. И, уже совершенно неуместна, была мысль: «Ранг выводка в стае белых гусей на острове Врангеля определяется рангом самца, и если самец погибает, выводок сразу оказывается на обочине стаи среди птиц самого низкого ранга». Я думал, что стоять без движения 15 минут может быть трудно, но эти 15 минут были заняты такими и подобными мыслями, и когда меня тронул за плечо человек, который сменял меня в почётном карауле, я удивился, что 15 минут так быстро прошли.
Похороны генерала состоялись на Новодевичьем кладбище 31 ноября 1984 года.
Жену генерала я больше не видел, а его дочь, которая когда-то была моей пациенткой, несколько раз просила моего совета в улаживании каких-то дел, но потом и она исчезла с моего горизонта. Я не люблю посещать могилы, но дважды, всё-таки, съездил на могилу генерала, когда меня настойчиво просил об этом кардиолог. Спустя три недели после смерти генерала, не покидая поста министра обороны, скончался от скоротечной пневмонии маршал Советского Союза Д.Ф. Устинов. Он был не моложе генерала, даже несколько старше. Впрочем, после смерти разница в возрасте уже не имеет значения.
 

Новодевичье кладбище.
Фото: Wind Dream

Как всегда, когда речь идёт о крупной человеческой судьбе, личность генерала занимала в рассказе больше места, чем сама ситуация выключения из социального контекста, значение которого этим примером было трагически иллюстрировано. Но, к сожалению, у людей преклонного возраста это не такой уж редкий итог вынужденного исключения из социального контекста.
Я уже говорил, что не люблю бывать на могилах, но для того, чтобы помнить о генерале, мне достаточно было его книги с дарственной надписью.

Оставить комментарий в ЖЖ.

(или воспользоваться формой для комментирования на сайте (см. ниже)

Posted in Без рубрики