Несколько минут генерал молча обдумывал мои слова, и после этого сказал:
— Если мой дух будет, как всегда, властвовать над телом, — сказал генерал, — то он будет принимать решение исходя из духовных потребностей, независимо от того, грозит ли это телу гибелью.
— Разумеется, — подтвердил я.
— Ну, что ж, моему духу не могут помешать никакие обследования, — сказал генерал и добавил, обращаясь к подошедшему кардиологу: — Хорошо, я согласен на кардиографию при условии, что после этого вы меня сразу же доставите домой.

— На той же машине, — сказал кардиолог, — в сопровождении той же бригады. А если будет нужно, в ваш домашний кабинет будет завезена аппаратура, которая может потребоваться, хотя я и не жду никаких осложнений.
— Ну, что ж, — сказал генерал, — сделайте и это. По крайней мере, никто не сможет сказать, что я испугался смерти при обследовании.
— Осложнения всегда возможны, — сказал кардиолог, — но я их не жду. И обязательные для других расписки о том, что предупреждение о возможном осложнении сделано, с вас брать не буду.
И тут генерал впервые улыбнулся:
— Великодушно, — сказал он. – Это так вы мне демонстрируете, что осложнений не будет? – А вам, наверное, пора? – обернулся генерал ко мне.

Вестибюль госпиталя имени П.В.Мандрыка.
Фото с сайта.

— Я уже звонил в лабораторию, — сказал я, — перепоручил все дела, которые можно было кому-либо перепоручить, и оставил на завтрашнее утро те, которыми мне придётся заниматься лично.
— Это хорошо, — сказал генерал. – Это странно, может быть, даже смешно, но в вашем присутствии у меня никогда не возникает тревоги.
Генерала увезли в кабинет кардиографии. Я вспомнил довольно давний случай, который показал мне, что хирурги совсем по-другому относятся к человеческому телу, чем относится к нему остальное человечество. Меня пригласили на кафедру госпитальной хирургии нашего института, которая к тому времени уже была не слишком большим подразделением Института клинической и экспериментальной хирургии. Этот институт возглавлял Б.В.Петровский, который одновременно заведовал в нашем институте кафедрой. У пациента были тяжёлые симпатоадреналовые кризы, сопровождавшиеся ощущением надвигающейся катастрофы и заканчивающиеся (по-видимому, в результате перерегулирования) вагоинсулярной симптоматикой. Я хочу разъяснить, что симпатоадреналовые кризы – это состояния, которые возникают, если в кровь выбрасывается избыточное количество адреналина, а норадреналин накапливается в щели между двумя нейронами, которая называется синапсом, и через которую осуществляется связь этих двух нейронов. Избыток норадреналина поступает в кровь и ещё больше усиливает вызванную адреналином нисходящую активацию. Поскольку во время симпатоадреналового криза часто наблюдается паника, такие состояния начали называть атаками паники. Ваго-инсулярная система оказывает противоположное действие, происходит выброс инсулина, усиливается перистальтика, выделяется большое количество светлой мочи.
 

Институт клинической и экспериментальной хирургии имени Б.В. Петровского.
Фото: aleksiiz

Поскольку у пациента имелись и некоторые эндокринные нарушения (со стороны щитовидной железы и со стороны надпочечников), гипоталамическая локализация расстройств была для меня несомненна, и не это удивило меня. Удивила меня краткость и обыденность записей в истории болезни, и скоропалительность действий лечащего врача-хирурга. В истории болезни было написано: «12:00 Обход профессора М.Д. Князева. Высказано мнение о том, что одной из причин подобного рода пароксизмов может быть сужение нисходящей аорты, когда нарушается кровоснабжение надпочечников». Такую фразу после обхода могли записать любые врачи любой специальности и в любом лечебном учреждении. Необычным для меня было продолжение. «12:30 в условиях стерильной перевязочной через вскрытую бедренную артерию введен катетер. Катетер продвинут до нисходящей аорты. Через катетер введен контраст и произведена ангиография по обычной методике. Сужение аорты не обнаружено, катетер извлечён, на место введения катетера наложена давящая повязка». Я подумал о том, как долго и как тщательно обсуждались бы в нашей лаборатории все другие возможности происхождения этих кризов. И только если бы их ничем другим нельзя было бы объяснить, мы пригласили бы на консультацию сосудистого хирурга. Здесь между мимолетным заявлением профессора Князева и введением катетера в нисходящую аорту прошло менее получаса. Никаких обсуждений за это время не проводилось. Прямых указаний провести ангиографию профессор Князев никому не давал, он просто сказал, что одной из возможных причин приступов можно считать сужение нисходящей аорты, и этого было достаточно, чтобы в течение получаса было подготовлено далеко небезразличное вмешательство. По счастью, это вмешательство не повлекло за собой никаких неблагоприятных последствий. Я продиктовал лечащему врачу пациента свою консультацию, назначил лечение и попросил пациента прийти ко мне в лабораторию, когда нога его заживёт.
Может быть, в случае с генералом коронарография была показана. Но то, как мимоходом она была проведена, меня удивило. Когда появившийся откуда-то кардиолог подошёл ко мне, и я высказал ему своё недоумение, он повторил мне то, что говорил неврологу:
— Генерала трудно выманить из дому. А так всё сошлось, что он был здесь, и был очень хороший специалист.
— Ну, хоть польза от этого какая-нибудь была? – спросил я.
И кардиолог печально ответил:
— Да. Теперь я знаю, что аортокоронарное шунтирование в данном случае бесполезно.

Серебряный переулок, 4. Здесь тоже располагается Центральный военный клинический госпиталь № 2 им. П. В. Мандрыка.
Фото: sergeybond

Я заинтересовался последней фразой и спросил:
— Из чего делается такой вывод?
— Из характера изменений сосудов, — ответил кардиолог. Аортокоронарное шунтирование показано тогда, когда атеросклеротические бляшки закупоривают коронарные артерии, а периферическое кровообращение ниже места закупорки сохраняется. К сожалению, у генерала мелкие артерии, которые непосредственно снабжают кровью миокард, изменены в результате атеросклероза даже больше, чем сами коронарные артерии. И то, что к ним подойдёт кровь, ничего не изменит.
— Грустный диагноз, — сказал я, и кардиолог печально добавил:
— Это не диагноз, это приговор.
На этот раз генерала внесли в машину на носилках, но мне по-прежнему предложили сесть в откидное кресло.
— Вы сможете пересесть в свою машину, как только мы выедем из ворот.
— Нет, — сказал я. Я скажу водителю, чтобы он ехал к дому, где живёт генерал, и ждал меня там. Как вы себя чувствуете теперь? – спросил я у генерала, как только машина тронулась.
— Неважно, — сказал генерал. – Усилилась слабость, темнеет в глазах, но думаю, это скоро пройдёт. Мою реакцию на контрастное вещество проверяли до коронарографии и индивидуальной непереносимости к контрасту не обнаружили. Просто это был день необычной в последнее время физической нагрузки.
— А тревога? – спросил я, и генерал улыбнулся.
— Я ведь вам говорил, что её не бывает в вашем присутствии.
— Если вы не возражаете, — сказал я, — я побуду с вами немного после того, как вы вернётесь в свой кабинет.
— Я буду только рад, — ответил генерал.
В привычной обстановке кабинета генерал вновь почувствовал себя хозяином положения. Оставшихся у него дома двух специалистов из бригады сопровождения он попросил дежурить в гостиной:
— Видите у меня звонок? – сказал он. – Я в любой момент могу вызвать адъютанта, а он позовёт вас, если это потребуется. Кстати, — добавил он, — мы уже долго разъезжаем, вас уже пора покормить, — и, не обращая внимания на возражения, генерал вызвал адъютанта и сказал: — Обеспечьте обед докторам, они целый день со мной и никуда не отходили. А потом пусть подождут в гостиной.
Генерал стал прежним – собранным, властным, и новые сведения о его здоровье, которые ему сообщили как можно мягче, уже не играли для него роли.

Продолжение следует.

Оставить комментарий в ЖЖ.

или воспользоваться формой для комментирования на сайте (см. ниже)

Posted in Без рубрики