Фселикос грустно улыбнулся:
— Видите ли, если какое-нибудь явление сопровождается ярко выраженной эмоцией, то трудно сформулировать функциональное определение. Вот вы спросили меня, частые ли у меня боли. А что такое «частые»?
— Ну, хорошо, — сказал я, — давайте избавимся от слова «частые», и я просто спрошу вас: бывают ли боли в области сердца раз в неделю, два  раза в неделю, или чаще?
— В последнее время – два-три раза в неделю обязательно.
— А что думают кардиологи во Владивостоке по поводу ваших болей?
— Не было времени этим заняться, — сказал Фселикос, — но как только выборы пройдут, я смогу посвятить недельку кардиологическому обследованию.
— Насколько продолжительны ваши боли?
 

Теперь обнаружить иностранца во Владивостоке проще.
Фото: KatiaSha

— Ну, с тех пор, как вы мне рекомендовали подъязычный спрей нитроглицерина, эту продолжительность стало возможным регулировать. Один-два впрыска обычно боль снимают, и я снова становлюсь работоспособным.
— Надолго?
— Да, если я увлекаюсь работой, то это обычно бывает надолго. Никогда высокая рабочая нагрузка не вызывала у меня никаких неприятных ощущений.

— А колебания настроения, о которых вы когда-то мне говорили, они как-нибудь коррелируют с болями в сердце?
— Трудно сказать, — ответил Фселикос, — то ли боли в сердце вызывают снижение настроения, то ли снижение настроения сопровождается болями в сердце. Хотя, по натуре я оптимист. Я понимаю, что если человек, который явно хорошо относится ко мне, не оказывает мне действенной помощи, то это не потому, что он не хочет этого делать, а потому, что не в состоянии. Вот ещё один пример сопоставления систем. В Штатах система деловых отношений никак не связана со сложным кругом межличностных отношений. Здесь – сплошь и рядом. Но, может быть, это  — загадочная русская душа. Вы помните, что Пристли писал: «Если русские плохо изолируют электропроводку, то это не потому, что они коммунисты, а потому, что они русские». Может быть, загадочность русской души заключается отчасти в выражении «сойдёт и так». Ни чехи, ни немцы, с  которыми встречался на совещаниях «оборонки» Варшавского договора, не могли перевести это выражение не свой язык. И я не могу перевести его на свой английский. Конечно, это можно длинно многословно объяснять, но готовой кальки нет. Если в ленинградском КБ я слышал от своего сотрудника «Стоит ли возиться с переделкой? Может быть, и так сойдёт», я понимал, что если мышление этого человека не изменится радикально за полгода, его придётся увольнять. С таким мышлением в советской электронике выросло и дошло до высшего уровня целое поколение специалистов. И Бурцев, который, вроде бы, относился ко мне доброжелательно, в очередной раз не пропустив УМ1-НХ через госиспытания, сказал мне: «Ну что у тебя за мания всё придумывать? Если это полезно, то американцы это уже сделали, и надо просто передрать один к одному». Я его тогда спросил: «А как же ты сам решился на многопроцессорную систему?» «Это конструктивное решение», — ответил он.
— Если вы были такими друзьями, — сказал я, — как же получилось, что Бурцев два раза не пропускал машину?
— Он мило улыбался и говорил: «Я хочу, чтобы машина была совершенной, чтобы ты оправдал доверие, которое тебе оказали». Но, всё-таки, для того, чтобы машина прошла через госиспытания, пришлось формировать новый состав комиссии и во главе с директором Вычислительного центра АН.
Разговор шёл спокойно — милый разговор двух доброжелательных людей — когда неожиданно для меня Фселикос стал растирать ладонью левую половину груди. Я спросил его:
— Подъязычный спрей с собой?
Он кивнул, и, не произнеся ни слова, впрыснул спрей под язык. Его несколько побледневшее лицо сразу приобрело обычный цвет.
— Всегда трудно говорить о ряде эпизодов, где первичное и вторичное явления могут смешаться. Но вот сейчас появились боли в сердце, а изменение настроения было?
— Было, — сказал Фселикос. До этого момента нашей беседы я вообще не испытывал сколько-нибудь существенных эмоций, настроен я был скорее оптимистично, но воспоминание об эпизоде с Бурцевым вызвало приступ какой-то безнадёжности, острой тоски. Но в этом отдельно взятом случае я тоже не могу сказать, что было первично – то ли острая боль в сердце вызвала эту тоску, то ли тоска вызвала боль в сердце.
— Вам ведь делали мониторинг сердца во время инфаркта в Ленинграде?
— Делали, — ответил Фселикос, — но они тоже последовательность событий не могли восстановить. Сказали, что одновременно с тем, как я нажал кнопку «Боль» появились изменения на кардиограмме. Сейчас меня многое отвлекает, но как только я упорядочу свои академические дела, я также детально упорядочу всё, что возможно в моём здоровье.
— Ну, это дела будущие, а сегодня мне не хочется вас отпускать. Может быть, переночуете у нас?
 

Забытый кем-то во Владивостоке сувенир.
Фото: comradeanatolii

— Не могу, — ответил Фселикос, — через два часа у меня встреча в гостинице Академии с одним очень маститым академиком.
— Тогда пойдёмте ужинать, всё, что я хотел узнать, я узнал.
Мы вернулись в гостиную, и я сказал Елене Дмитриевне:
— Ужин то скоро?
— Даже не медленно, — ответила она, — я только что его второй раз разогрела.
Тина зачем-то задержалась на кухне, я подошёл к ней и сказал:
— Состояние тревожное, может быть, ему у нас переночевать? Хотя он ссылается на какую-то встречу, назначенную в гостинице.
— Да, — сказал она, — я это слышала, но уговаривать отца бесполезно.
Ужин прошёл непринуждённо, часто прерываясь смехом, который вызывали шутки Фселикоса.
— Вы и шутить мастер! – сказала Елена Дмитриевна, и Тина ответила вместо отца:
— Конечно, а в Ленинграде все помнят его слова в адрес Романова: «Нельзя рубить суку, на которой сидишь»…
Вскоре Фселикос стал прощаться. Я ещё раз предложил ему остаться у нас, учитывая некоторую неустойчивость его состояния.
— В конце концов, можно и академику это объяснить, — сказал я Тине, — и привести его к нам.
— Нет, — сказал Фселикос, — я в хорошей форме, и полезно, чтобы академик это видел. А ты, — спросил он Тину, — поедешь со мной, или вернёшься в общежитие?
— Сначала с тобой, мне давно не удавалось поговорить с тобой без лимита времени. Но когда твой академик придёт, я уеду в общежитие, буду знать, что ты не один.
— Вызвать такси? – спросил я.
— Зачем, — сказал Фселикос, — прямой автобус с редкими остановками, он идёт быстро.
Мы очень сердечно попрощались, и они ушли. И только теперь, вспоминая всё, что было связано с Фселикосом, я испытываю некоторое чувство вины. Фселикос был упрям, но сумасшедшим он не был. Если бы ему прямо сказать, что это смертельно опасно, он бы поступил разумно, но тогда я и сам не думал, что это действительно смертельно опасно. Приступ, который я видел, был не тяжелее других, спрей нитроглицерина также эффективно его купировал. Я только сказал Тине, что если отцу её станет хоть сколько-нибудь хуже, нужно впрыснуть ему под язык спрей, который он носит с собой. «Это я давно понимаю», — сказала Тина.
Елена Дмитриевна, повеселевшая и даже несколько раскрасневшаяся, как это всегда у неё бывало во время непринужденных разговоров с Фселикосом спросила меня, когда гости ушли:
— Тебя что-то тревожит?
— Неспокойно на душе, — сказал я. – Может быть, предупредить санпункт академической гостиницы и кардиологическое отделение академической больницы?
— Фселикос — не вздорный мальчишка,  это человек, тщательно продумывающий своё поведение, и улавливающий оттенки своего состояния. Сейчас с ним дочь, потом будет влиятельный человек, который сам сможет, если понадобиться, организовать всё, что нужно.
— Пожалуй, ты права. Наверное, мы просто оба устали, и слишком много в нашей среде внезапных смертей или неожиданно обнаруженных безнадёжных заболеваний.
Мы поговорили ещё немного о Фселикосе, уже не столько о его состоянии, сколько о том, как сложится его работа на Дальнем Востоке, потом я сказал:
— Пора спать, у меня завтра в десять встреча с Контримавичусом…

Скан: johanljung

Телефон зазвонил в половине десятого утра. «Контримавичус, — подумал я, — как всегда пунктуален».  Это действительно был Витаутас Леонович, но первые же его слова меня ошеломили:
— К сожалению, я вынужден отложить нашу встречу на пока неопределённое время. Скоропостижно скончался один из ведущих сотрудников ДВНЦ.
— Кто? – спросил я.
— Фселикос, — ответил он.
— Этого не может быть, — сказал я, — он вчера провёл целый вечер у нас, и когда он уезжал, оснований ожидать его смерти не было.
— Да, — сказал Контримавичус, — всё правильно, вечером он был у вас в гостях, а ночью умер. Из гостиницы позвонили его дочери, а дочь перезвонила мне. Сейчас все дальневосточники, которые в Москве, будут заниматься гражданской панихидой.
— Но у него кто-то должен был быть после отъезда дочери?
— Да, к несчастью. Когда Фселикос сказал, что нужно обратиться в медпункт гостиницы и предоставить всё остальное им, его гость, человек влиятельный и властный, сказал: «С медпунктом только время потеряем, я на машине, садись, я тебя сейчас доставлю в академическую больницу». Фселикос умер в машине по пути в больницу.
— А где панихида? – спросил я.
— В актовом зале Института Автоматики и Телемеханики, в тринадцать часов.
Я обернулся к Елене Дмитриевне:
— Умер? – спросила она.
— Да.

 Окончание следует.
 

Начало цикла здесь.

Перейти к комментариям.

Posted in Без рубрики