Donate - Поддержка фонда Ф.Б.Березина

1. Детство и родители.

Я помню себя с трёх лет. В это время я и моя сестра жили с няней на даче Института красной профессуры, который окончил и где потом преподавал мой отец. Мать училась в это время в военно-химической академии, полагая, что в неизбежной и возможно близкой войне потребуется именно такое знание химии. Оба они жили в общежитии.

О моих родителях, может быть, следует рассказать подробнее. В первые два десятилетия 20 века на Украине и, в частности, в Екатеринославе, где жили мои родители со своими родителями, прошло несколько массовых еврейских погромов. Каждый такой погром делил еврейское население на две неравные части. Большая часть эмигрировала, преимущественно в Америку, так, что в какой-то период (1910-1920 годы) значительную часть населения Нью-Йорка составляли евреи (их количество в Нью-Йорке с 1900 по 1910 увеличилось в два раза). Америка манила, на пути въезда туда не было никаких препятствий (первый чрезвычайный закон об иммиграции, регламентирующий иммиграцию, был принят конгрессом США только в 1921 году, а речь идёт о периоде до 1920-го года включительно). Евреи рассказывали друг другу, что в Америке много евреев, которые говорят на идиш – языке, который они тоже знали, и который до того, как они изучат английский будет служить им языком-посредником, что в Нью-Йорке есть ешивы и чуть ли не в каждом еврейском квартале – синагоги. В царской России такая эмиграция евреев поощрялась. Один из основных авторов антисемитских законов, министр внутренних дел Игнатьев, говоря о том, что евреи жалуются на то, что им закрыли путь на Восток (имелась ввиду черта оседлости), сказал: "Западная граница империи открыта для евреев" и задавал риторический вопрос: «Почему они не воспользуются ею?» Этот призыв был услышан и интерпретировался евреями как угроза новых погромов и эмиграция усилилась. Но существовало меньшинство, которое не собиралось эмигрировать. Эти люди хотели остаться здесь и здесь построить новую жизнь, жизнь, при которой не будет никакой национальной дискриминации и основным лозунгом станет «Пролетарии всех стран соединяйтесь». К этому меньшинству и принадлежали мои родители. Причём, если отец был революционером потомственным – его отец уже был профессиональным революционером, то мать происходила из классической еврейской религиозной семьи и её отец был старостой синагоги. Больше того, в семье матери выписывались исключительно консервативные газеты и, за исключением погромов, которые воспринимались как эксцессы, которые неизбежно будут искореняться, они считали своё положение совсем неплохим. Сестра моего деда, приехав к нему в гости, писала матери: «Давид живёт хорошо. В этом году купили 6 стульев».

Сразу после падения царского режима мои родители – отец, начинающий слесарь и мать, начинающая ткачиха — стали инициаторами создания юношеской большевистской организации, которая явилась предшественницей комсомола, а когда комсомол возник, мама стала секретарём райкома. К этому времени она была известна под фамилией Базарова – партийной кличкой, настоящая фамилия её была Хащанская, также как у отца фамилию Кренцель сменила партийная кличка Березин, впрочем, в отличие от матери, он до конца своей жизни писал «Березин (Кренцель)» также как Ленин писал «Ленин (Ульянов)». В ту юношескую большевистскую организацию входил ряд людей, которые потом стали известными, например, поэты Светлов и Голодный. Мои же родители были известны только в большевистских кругах, работе в которых посвящали всю свою жизнь. Сейчас я с уважением отношусь к их выбору, но иногда в шутку представляю себе, что они всё-таки уехали в Америку и я родился где-нибудь в Калифорнии.

После окончания гражданской войны мои родители уехали в Москву, чтобы получить высшее образование. Большая часть революционной молодёжи, решившей получить высшее образование, попадала в ВУЗы через систему рабочих факультетов (рабфаков), игравших роль подготовительных учебных заведений. Мой отец и моя мать не воспользовались этим путём. Они самостоятельно подготовились и сдали вступительные экзамены. Как уже упоминалось, отец — в ИКП, а мать – в военно-химическую академию. В военно-химической академии женщин было мало. Когда на занятиях по общевойсковой подготовке мать не смогла выстрелить по мишеням из станкового пулемёта «Максим», преподаватель, который был высокого мнения о её военных навыках, подошёл и удивлённо спросил: «Ну, чего Вы не поняли? Проделайте всё сначала». И потом, рассмеявшись, сказал: «Вы всё правильно делаете, у Вас просто сил не хватает сдвинуть эти ручки».

И ещё один штрих. На фотографии, подаренной моим отцом моей матери перед замужеством, было написано: «Дорогой Нехаме. Зорька смеётся, говоря «Что между вами общего?» Я считаю, что между членами Коминтерна должно быть и есть общее». Когда я, спустя много лет, увидел эту фотографию, меня поразило, что ситуация, порождённая собственным чувством, подкреплялась ссылкой на совместное членство в Коминтерне. Такая установка по отношению к жизни приводила к тому, что мои родители спокойно мирились с тем, что могли приезжать к нам только по фиолетовым шестым числам (страна жила по шестидневке).

Мы очень ждали приезда родителей, мы очень любили их. Но не знаю, как у сестры, у меня их редкое появление не вызывало никакого протеста. Я понимал, что они заняты очень важными вещами, что им нужно готовить мировую революцию. При этом никаких сомнений, что они любят меня, у меня не было, и я гордился тем, что Коминтерн для них превыше всего. Мои идеологические взгляды начали складываться тогда, и, наверное, полностью сложились к 6 годам. Они, по большому счёту, не изменились до сих пор, хотя с возрастом, а, тем более, со старостью, пришли и гибкость и мудрость. Но тогда я уже знал, что существуют наши: красные, большевики, пролетарии всех стран, которые соединялись даже при враждебных им капиталистических режимах. Но мир был биполярным и на другом полюсе существовали враги – белые, монархисты, интервенты, фашисты. Картина получалась стройной, озадачивало меня только то, что когда я слышал как отец напевает «Господа, я прошу вас, скорей приклоните колени, затеплите лампаду иль ярого воска свечу. Государь император сегодня поутру расстрелян и наследник престола Российского отдан во власть палачу». Я не испытывал радости по поводу того, что нам удалось покончить с носителем монархии, а испытывал грусть в пандан с грустными словами и грустной мелодией песни. Я полагал, что это недостаточная твёрдость может быть помехой в борьбе за светлое будущее, но произведения искусства производили на меня глубокое впечатление даже если исходили из враждебного лагеря.

Я очень любил ходить за пионерскими отрядами, которые часто приезжали в Звенигород. Это были очень интересные пионерские отряды. До начала 30-х годов пионерские отряды создавались при предприятиях, заводах, фабриках, руководились их комсомольскими организациями, и вожатым отряда был обычно кто-нибудь из членов комсомольского бюро. В Звенигороде эти отряды очень часто играли в военные игры типа позднейшей «Зарницы», а потом у костра перед отъездом пели «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры – дети рабочих». И они буквально были детьми тех рабочих, которые выполняли ту или иную работу на предприятии, при котором создавался пионерский отряд. Я волочился за ними следом, я запоминал их песни, а потом, когда они уезжали, я ходил по коридору с игрушечной винтовкой наперевес и пытался петь «Раз, два три, пионеры мы. Мы фасистов не боимся, встретим их в штыки».

В день, когда приезжали родители, всегда были гости, либо крупные деятели коммунистического движения СССР, например, Косиор, либо — и это было чаще и интереснее — зарубежные коммунисты. Когда два раза подряд приезжали американские коммунисты, их называли комрад Джонс1 и комрад Эрикс, они оба были чёрного цвета. Я никогда не сталкивался с неграми, не знал этого слова и после того, как второй раз приехал чёрный коммунист из Америки, я долго не спал и, в конце концов, пришёл к выводу, что их красят в чёрный цвет из соображений конспирации. На следующий день я высказал эту идею оказавшемуся на даче приятелю отца Зорьке Непомнящему (он погиб в 1941 при обороне Москвы). А спустя несколько часов он спросил меня: «Феликс, а ты негр?» Я подумал и ответил «Нет, я мальчик». «Да, конечно, ты мальчик, но ты негр?» «Нет, я хороший». «Ты очень хороший, — сказал Зорька, — но ты негр?» Целой серией таких вопросов он довёл меня до слёз, но я не смог выяснить отношения, потому, что он уехал вечером того же дня, а вернулся в выходной день шестидневки одновременно с моими родителями. Я немедленно проконсультировался с матерью и когда Зорька вошёл к нам (а я знал, что это обязательно будет) я, не дав ему сказать ни слова, заявил: «Я не негр!» Тогда же я как-то незаметно начал читать. Моей первой книгой была "Книга джунглей" Киплинга, второй — роман «Овод» Войнич. Это был не какой-нибудь адаптированный для школьников вариант, который сейчас только и видишь в магазинах, это было оригинальное никак не адаптированное произведение, но мне оно не было трудно. Было ясно, что Овод и сеньора Белла и «Красные пояса» были наши. Меня не смущало, что слово красные или слово коммунисты не упоминалось, я научился ориентироваться по содержанию. А полиция папской области, конечно, состояла из врагов, и я, не сомневаясь, называл их фашистами.

В 1933 году, когда мать окончила военно-химическую академию, мы уехали из Звенигорода. Отца направили начальником политотдела машинно-тракторной станции (МТС) на Украину на очень короткий срок в город Красноград, а потом в большую деревню Дергачи Харьковской области. Мать была направлена в Дзержинск Горьковской области на военно-химический завод. Я не знаю, что думали они. Я же воспринял это как вещь совершенно естественную, я же знал, что «дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону». Это казалось вполне естественным, значит, так было нужно для мировой революции. Тем более, что отец в моём присутствии говорил: «Смешно рассматривать это как ущемление моих прав коммуниста. От реорганизации сельского хозяйства, может быть, зависит само существование Советского Союза и естественно, что для этого отбирают наиболее сильных работников». Мы поехали с отцом и няней, поскольку мать опять должна была жить в общежитии.

Я совсем не помню Краснограда. Слишком коротким было наше пребывание там. Но Дергачи я помню хорошо. Дом, в котором мы жили, имел печное отопление, старомодный телефон, висящий высоко на стенке и неимоверное количество мышей. Причём серые домашние мыши представляли собой скорее исключение – большую часть мышиного населения составляли коричневые мыши-полёвки, которые в условиях недорода искали корм в жилищах людей. Мы ловили этих мышей стаканами. В косо поставленный стакан вставлялась палочка-подпорка, на верхушке которой привязывалась наживка. Когда мышь дёргала наживку, стакан опрокидывался и пространство внутри оказывалось слишком тесным, чтобы мышь могла опрокинуть стакан с разбегу. Недостаток этого метода был в том, что мыши попадались живые, а убивать их ни я, ни моя сестра не могли. Мы привязывали мышей нитками за хвостики и уводили их по снегу далеко за пределы участка, на котором стоял наш дом. Мыши вызывали скорее удивление, служили развлечением и никогда не вызывали страха. Эта мелкая деталь нашего быта казалась красочной и поэтому о ней хочется рассказывать.

В июле 1933 г., когда мы приехали в Дергачи, голод был уже на исходе. Никто уже не опухал и, тем более, не умирал от голода. Уже тогда сельские мальчишки, повторяя слова взрослых, говорили мне, что голодает почти исключительно Украина, и что сделано это чуть ли не специально. Я проверял это у папы, папа был авторитетом безоговорочным, и он говорил, что это просто слухи, возможно, распускаемыми врагами советской власти. В эпоху Интернета я получил возможность проверить это, и, как всегда, мой отец оказался прав: голод был в Повольжье, и на Урале и в Сибири – в регионах отнюдь не Украинских. Благодаря сведениям, полученным в 5 лет, я искал и легко находил подтверждение словам отца о том, что невозможно объявлять этот голод геноцидом именно украинского народа, как это делают духовные последователи ОУН. Это не было и прямым последствием коллективизации, потому что в 1932 году урожай в единоличных хозяйствах был не выше, чем в колхозах. Но положение, вероятно, было ещё не слишком хорошим потому, что я слышал как мой отец говорил о необходимости продовольственной помощи району, в котором мы жили, и эта помощь поступала, хотя и ни тогда, ни сейчас я не знаю её источников.
Немало хлеба погубила ржа, заразила спорынья и, я думаю, что это не было связано с политическим строем, голод не был невиданным явлением в Российской империи. Сложные логические суждения тогда, вероятно, не были мне доступны, но я помнил, что мой отец без возражений принял своё назначение в политотдел, что было явным понижением по сравнению с работой в ИКП, потому что считал, как я уже писал выше, что в сельском хозяйстве, может быть, решается судьба страны. Я гордился тем, что судьба страны важнее для отца, чем его личная судьба. Мне казалось, что отец всем нужен, много людей приходило к нему и ещё больше звонило по телефону. Гордость за отца я распространял и на себя, я был не просто мальчик, я был сыном начальника политотдела. Подставив стул, я добирался до старомодного телефона, крутил ручку и важно говорил: «Барышня, соедините меня с начальником политотдела. Это говорит его сын».

Отец получал паёк и голода мы не знали. Но тогда мы не замечали разницу между нашим положением и положением местных крестьянских детей. Они ели подсолнечный жмых – макуху. Макуха казалась мне с сестрой необыкновенно вкусной, и мы с удовольствием меняли на макуху мокрые подушечки из отцовского пайка.
Я с интересом наблюдал, как определяли урожай. Мне уже тогда казалось, что просто нужно свезти урожай в амбары и там его взвесить. Но здесь был метод другой. С квадратной сажени поля собирали зерно, взвешивали его и перемножали на общую посевную площадь. Эти действия были мне понятны – считать я уже умел. Но, всё-таки, я спрашивал отца, почему бы просто не взвесить собранное зерно в амбарах. И отец говорил: «Эту методику придумали специалисты, люди поумней нас с тобой». В ту пору я ещё охотно соглашался с тем, что есть люди поумнее меня. Но, всё-таки, меня смущала мысль, что урожайность поля не может быть вычислена по урожайности отдельного участка, поскольку на разных участках она колеблется. Во время уборки неизбежны потери, а погодные катаклизмы, например, затяжные проливные дожди, могли сильно затянуть уборку, а когда хлеб высыхал, то он начинал осыпаться.

Тот разговор с отцом и мои размышления по поводу методики оценки урожая я вспомнил много лет спустя когда, я, уже имея большой опыт исследовательской работы, приехал в первый раз в Новосибирский ИКЭМ. Его директор попросил одного из руководителей лабораторий показать мне институт. Мой чичероне — ныне руководитель Центра коррекции эндокринно-обменных нарушений ГУ НЦ Ю.П. Шорин — был человеком умным и остроумным. Он подвел меня к сложной конструкции из биологических объектов и научных приборов, действие каждого из которых еще нуждалось в исследовании, и объяснил, для чего эта установка служит. Когда я удивленно спросил, не лучше ли прямо исследовать современными методами продукцию и обмен катехоламинов, он сказал: «Ну что Вы. МУТНОЕ НУЖНО МЕРИТЬ НЕЯСНЫМ».

По звенигородской привычке я искал пионеров. И пионеры обнаружились. Но они мало напоминали тех, которых я видел в Звенигороде.

Читать комментарии

К комментариям в ЖЖ

  1. Здесь и далее некоторые фамилии и детали эпизодов изменены из этических соображений.

Posted in Без рубрики

2 комментария to “1. Детство и родители.”

  • Александр Шатенштейн:

    Феликс Борисович ! очень очень интересно !   ваша мама кончила военно-химическую академию1933?  Мой отец окончил академию хим защиты (так кажется называлась) в 1932. Это академия, которая сначала была хим. факультетом Бауманского училища на Коровьем валу. С моим отцом училась Мира Богатина, Володя Герцек.  Не учились ли наши родители вместе ??

    • berezin-fb:

      Очень возможно, что наши родители учились вместе, во всяком случаи, всё время нашей работы в лаборатории я испытывал к Вам тёплые и почти родственные чувства.
      Мне приятно, что Вы зашли на сайт, а не на ЖЖ. Это значит, что Вас интересуют приведенные тут научные материалы.


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *