И.П.Лапин «Задушевная Италия». Часть 3
У Маргариты Алигер в одном довоенном стихотворении без названия была фраза, которую он часто вспоминал. Когда был с ней. Наедине или на людях. Им было так хорошо. «Есть люди — праздники…» Это о ней. Узнает ли она когда-нибудь об этом?
Рассказы рассказами, воспоминания воспоминаниями, но «на местности»! Больше всего впечатлили обоих… лоджии зданий университета. Лоджия — portico по-итальянски. И это красиво звучит. Сами лоджии еще лучше. Изящные, легкие, воздушные, на тонких, стройных колоннах. Тянутся по всему фасаду. Высотой в два-три этажа. Типичны, успели заметить, для исторического центра разных городов. И в Милане, и в их Падуе, и в Венеции. Красота! И как рационально! В любую непогоду иди, куда тебе надо, по лоджиям. Всюду выведут. Как по длинным крытым тротуарам. Плащи, зонты и калоши не нужны. И в этом классика. Входят ли в лоджии в шедевры Возрождения?
У нас тоже есть лоджии. Немало. Гостиный двор и Апраксин двор в Петербурге. Похожи на них строения в Пушкине, в Костроме, в Архангельске, из того, что он видел в России. У всех какая-то нарядность. Свой облик у каждой галереи. Но в Италии! И здесь — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Не забудьте, читатель, пройтись по любому portico, когда попадете в Италию. Не пожалеете.
Флоренция — один из лучших городов, что он видел. «Лучший город Земли!» — пел Муслим Магомаев. О Москве. О Париже сказано «Увидеть и умереть». И Одессу вряд ли кто из одесситов считает не самым лучшим. «Без вопросов». Какой действительно лучший, никто точно не знает. Никому никогда не сравнить все города Земли. «Так говорится» и «так поется». И это совсем не придирка — к тому, что «присваивают» чему-то или кому-то превосходную степень. Бездоказательно. По всяким другим причинам.
Достаточно вспомнить «Deutchland uber alles!» («Германия превыше всего!») Патриотизм всего лишь? Такой гимн (или не гимн) был в фашистской Германии. Но даже после поражения (их) и победы (нашей) сам услышал в 1968 (!) — через двадцать три года как фашизма не стало — в Берлине (!) на… концерте-шоу Мюзик-Холла.
Финал нарядного представления с танцующими, как в кабаре, длинноногими полуголыми девицами. Они ровными, как но линейке, рядами, размахивали огромными флагами в такт бравурной музыке, четко перестраивали ряды, как на военном параде. Вскидывали в небо ноги от бедра. Легкие разноцветные флаги буйно развевались под действием какой-то воздуходувки. Мелькание разноцветных лучей прожекторов. Мощный хор этих девиц… «Deutchland uber alles!», «Deutchland uber alles!» Можете себе такое представить?
Даже если отвлечься (что для людей, лично переживших войну, исключено) от политики, нельзя не спросить всех, кто написал те строки, кто распевает, где бы то ни было: — А вы задумывались? Над тем, что поете. Вы разве сравнивали? Чтобы считать, что «превыше всего». Сравнительная (!) степень. С чем же сравнивали? «Всего»? Так уж и со всем сравнивали и вынесли результат? Да не сравнивал никто ни с чем! Им дали текст, они и поют. Исполнители! Шпарят. Чтобы вдарить по мозгам. Никто из слушателей не задумается. Проглотят. К тому же под такую бравую музыку. Под нее в самый раз только маршировать и размахивать флагами. Не для того, чтобы задумываться, писали тот текст и марши. Для совсем другого. Сами знаете. Безвредно? Безопасно?
Не очень много мы знали, но достаточно, чтобы все же, без специального педантичного сравнения, так высоко ценить Флоренцию. Эрмитаж, книги по истории Возрождения, описания путешественников, воспоминания. Но как только вступили на землю Флоренции! Что гостиница метрах в двухстах от вокзала, мы успели привыкнуть в Милане, в Падуе и в Болонье. Еще раз спасибочки вдохновителю и организатору наших побед, нашей доброй фее. Организатор!
Веккьо — значит старый. Не в смысле старенький, а укрепившийся во времени, из былых времен, почтенный, вечный.
Стоим, окаменев, круто задирая голову. Верхний край фасада и башня на большой высоте. Перед Палаццо Веккьо — Старым дворцом — городской ратушей. Как наш горсовет. Или мэрия. Внутрь не успели. Цейтнот. Как моему другу, он рассказывал уже в Питере, было по душе, что у них так много «веккьо».
И старинный мост через Арно, где веками лавочки ювелиров, так называется. Понто Веккьо. Сохраняют историю даже в названиях. И еще какие-то украшения продают. И он стал личным знакомым этих «веккьо». Она заходила в несколько лавочек. Любовалась бусами, браслетами, ожерельями, безделушками из золота и серебра. Женщина! Пусть получает удовольствие. Запоминает эталоны ювелирной классики. Он ее не прерывал. Ждал снаружи перед витринами. Не скажешь: «Ждал на улице». Потому что улицы нет. Мы на мосту, на Понто Веккьо. Вышла. Отдувалась. Слишком много на один раз. И не где-то в магазине на Невском, а на самом Понто Веккьо!
Очутиться « в мгновение века» сразу и в самом центре города, и в середине XV века Великого Кватроченто — тысяча четырехсотых. В самой центральной точке Возрождения! Даже мысль эту отгоняешь от себя. Боишься, что голова закружится еще до того, как что-то увидишь. Серьезно, мы, как и многие, если не почти все люди до нас, переживали странное чувство. Вроде это ты, привыкший к себе и к своему окружению, живой. Двигаешься, видишь и слышишь все вокруг себя, как всегда. Реальность. Правда жизни.
Но! По этим самым улицам все они, великие и кто был вокруг, ходили. Эти же дома видели. Слышали такую же музыку города. Пусть не ту же, так как раньше были телеги, кареты, подкованные лошади, у жителей другие подошвы, от которых другой звук. Встречались на этих же улицах и площадях. Звучала тогдашняя разноголосая речь.
Но этого не может быть! Сейчас. Со мной. Пятьсот, шестьсот лет назад.
С Леонардо, Рафаэлем, Микеланджело. Можно перечислять великих еще очень долго. Они видели это же самое, слышали то же самое, шли по этим же камням, заходили через эти же двери. Встречались с этой красотой — как мы. Восхищались ею — как мы. Они рядом с нами. Фантастика? Галлюцинации? Иллюзии? Даже дышать как-то неудобно: такую прозу жизни вторгаем в святые места.
Все дни во Флоренции чувствуешь себя в какой-то нереальности. Не веришь сам себе. Видишь это все на экране кино. Стереокино. Широкоформатного.
А отойти, прийти в себя нет времени. Помнишь о своем жалком времени гостя. Как успеть побывать даже в самых-самых местах? Без головокружения. От осознания того, что ты в великой Флоренции.
Десять лет тому назад он уже был здесь пару дней. С докладами в университете. Естественно, выкроил минуты, чтобы обежать хоть что-нибудь историческое. Каково ей, новичку?
Разумеется, стояли подолгу перед великими — полотнами Боттичелли, Чимабуэ, Рафаэля, Леонардо да Винчи. Знали по репродукциям в альбомах, и по слайдам, которыми иллюстрировали лекции в Эрмитажном театре. А здесь вот они! Перед глазами. На расстоянии вытянутой руки. Ближе и не хотели бы подходить. Даже если заградительной веревочки и не было. Нескромно как-то приближаться к шедеврам классиков как к простым знакомым со школы в Питере. И так дистанция почти приятельская.
Бродили поздно вечером по набережной Арно. Идешь как в далеком веке. Каком — не важно. Очень давно. Опять голова кружится. Никогда ни с чем не сравнить.
Еще не поздно. Сумерки только наметились. Не будем терять время. Мы во Флоренции! Есть на что посмотреть. На каждом шагу. Отошли несколько шагов от гостиницы. «Бончани» называется? Вот улица — точно «Панцани». Кто такие или что такое? В буклетике, что дали при регистрации, не сказано. Пошли скорее. Не потеряемся. Все рядом.
Несколько десятков шагов по переполненной улице (не может не быть иначе в самом центре Флоренции!), и «здрасьте, пожалста» — Кафедральный собор.
Всемирно (все здесь «всемирно»!) знаменитый Duomo. Ехать на экскурсию не надо. Не только из Питера, но даже от гостиницы во Флоренции. Знали, как построить собор ближе к массам? Или массы селились ближе к собору, к Богу?
Не до шуточек. Дыхалку надо поберечь. Сорвешь. Если даже не торопиться, идти быстрым шагом. Кто же по Флоренции пойдет быстрым шагом? Вот слева наш добрый знакомый еще по Падуе. Джотто. Величественная стройная высоченная колокольня. Какая изящная! И в цвете. Не только архитектурное сооружение. Белый мрамор? От фундамента до верхушки. Великий художник. Мрамор — не мрамор, не суть. Красивее ничего нельзя себе представить. Сколько не фантазируй. Такая неожиданная встреча. Успели узнать о многом, что нас во Флоренции ждет. Но колокольню великого Джотто пропустили. Но здесь не прозевали. Вот она, красавица. Еще много раз будем ею любоваться на подходах к гостинице. Видна отовсюду. И вам, маяк, спасибо.
У беломраморного Duomo стоять нет сил. Опьянели по-настоящему. Признались потом друг другу. Не сговариваясь. Без «наводящих вопросов». Какое-то волшебство совершается на твоих глазах. Когда и не смотришь ввысь. Истинное чудо. Не верится, что все это в нескольких шагах от тебя. Что это реальность. Не кадр из фильма на гигантском экране.
Красота невообразимая орнаментов на фасаде, бордюров у крыши, дверей и окон. Как люди веками могли сюда ходить «как ни в чем не бывало»? Понятно, молиться, общаться с Богом, думать о высоком, продлевать свое детство в соборах. Пусть не таких величественных. Здесь такая сказочная красота. Было бы роскошно и в намного более скромных соборах. Средств не жалели. О хлебе насущном, о выгоде и рациональности не думали. Хотя в других случаях умели, конечно. И о потомках думали. Не только о Боге и о себе. Вот это народ! «Великий, трудолюбивый», как говорили в советские времена о всех народах. И правильно говорили.
Внутрь зашли на несколько минут. Честно, голова кружилась. Глаза, наверно, вылезали из орбит. Уши еще, слава богу, сохранялись. Музыки в соборе не было.
В другое время, наверно. Радио, как у нас, из машин, из ресторанов, из раскрытых окон не слышно.
Быть во Флоренции и не навестить Давида! Элементарно невежливо. Шедевр работы великого Микеланджело веками украшал площадь перед Palazzo Vecchio. Гордый красавец на высоком постаменте — символ Флоренции. И Возрождения. Несколько лет назад, чтобы уберечь Давида от непогоды и других вредностей, его переместили в Галерею Академии художеств. Прямым ходом туда.
Стоит Давид величаво и одиноко в отдельном небольшом круглом зале, напоминающем классическую часовню. Над ним высоко-высоко изящный купол. Храм! Народу в зале битком. Не протиснуться к Давиду. «Товарищ Давид, пожалуйста, сдуйте их! Чтобы хотя бы взглянуть на Вас без помех».
Беспрерывно в зал вплывают новые толпы посетителей. Разноголосый шум. Голоса соседей не слышны. Но очень часто сквозь шум прорываются громкие голоса гидов через мегафоны. На нескольких языках. Английском, немецком, французском, испанском.
У всех отличное произношение. Подбор кадров! Гиды повторяют и повторяют: «Пожалуйста, без вспышки!», «Фотографировать со вспышкой нельзя!», «Без вспышек!», «Вспышки категорически запрещены!». И… постоянно (!) в разных местах зала сверкают вспышки. Вдали от Давида и вблизи. Настоящий фейерверк. Давид невозмутим. Его вспышками не возьмешь. Он выше их. Даже в прямом смысле. Его голова на высоте примерно трех-четырех метров. Какое совершенство этот Давид! Высокий, стройный, изящный и в позе, и в движении. Да, в движении. Поворот его красивой головы, рука, удерживающая пращу через плечо, легкий шаг, застывший на момент с изящно оставленной левой ногой. Легкий разворот красивого мускулистого тела. Голова с большущими глазами, смотрящими влево, чуть вдаль. Красивые кудри. Описывать бессмысленно. Как пересказывать песню.
Шедевр на века. Скольким людям он доставил подлинную радость встречи с прекрасным! Видно на лицах посетителей вокруг него. Любуются. Восторгаются. Зрителей фотографировать, наверно, не менее интересно, чем Давида. Люди. Такие разные. И такие похожие в своем восхищении красотой. Верно. «Семья человеческая». Название одного из самых известных в мире альбомов фотографий. Людей разных рас, национальностей, возрастов. Воочию убеждаешься, как разные во всем: возрасте, цвете кожи, близости или отдаленности от цивилизации, похожи, едины и в радости встречи с новорожденным, и в горе от потери близкого, и в испуге от наводнения или извержения вулкана.
Поэтому часто в музеях и на выставках интересно смотреть на людей, слушать их. Род человеческий! Здесь в Академии толпы очень выразительны. Но в Лувре! Он видел, когда был недавно в Париже с лекциями в Сорбонне. По коридорам Лувра мощной лавиной двигались посетители. Как прорвало плотину. Топот ног, гул голосов. На стенах коридоров сплошные указатели-стрелочки «К Моне Лизе». Где коридор поворачивает, более крупные стрелки. Чтоб не проскочили. Изредка в цепи этих стрелок попадались поскромнее — «Туалет» или «Буфет». Выход не был отмечен нигде. Толпа вынесет. О чем говорят эти толпы? Поведение массы. Уже не посетителей, а массы. Мода? На что? На Лувр? И это. На «Мону Лизу»? И это. Как дырки на джинсах или суши-бары.
Не может быть иначе, если ее облик растиражирован чудовищно. На коробках, шкатулках, обложках, рекламных буклетах. Не перечислить. Даже на пластиковых пакетах, выдаваемых в супермаркетах. Реклама! Масскультура? Мона Лиза и Давид не виноваты. Без них было бы хуже.
Обрап или внимание на двух молодых людей, парня и девушку, сидящих на маленьких складных стульчиках на площади Собора. И мольберты у них миниатюрные.
Проходим мимо, продолжая разговаривать, естественно, по-русски. Вдруг оба художника встают и очень вежливо радостными голосами:
— Добрый вечер! Русские? Откуда? Такая неожиданная приятность. Рядом с Duomo.
— Земляки, здравствуйте! Откуда?
— Мы из Питера!
Прозвучало так торжественно, что напомнило знаменитую фразу из фильма, что смотрел в детстве. «Мы из Кронштадта», — говорили матросы, гордо вскинув головы. Обязательные в фильмах развевающиеся по ветру ленточки бескозырок. Пафос революции. Эта фраза стала крылатой у довоенных мальчишек.
Наши земляки произнесли потише и поскромнее, чем герои фильма. Но по-настоящему гордо. Обрадовали нас. Молодцы! Гордятся!
— А здесь, во Флоренции, что делаете? Практика? На этюдах?
— Точно. Мы из Академии художеств. Оформили себе поездку как практику.
— А как вас звать-величать?
— Я Лена. Он Матвей. Мотя. Пробудем здесь недельки две. Больше не потянем по деньгам. Спасибо, что с Флоренцией повезло. Не просто с Италией. Сейчас не то время! Не девятнадцатый век. Тогда Сильвестр Щедрин и Александр Иванов работали в Италии несколько лет. И как стипендиаты Академии. Как бы мы.
— И как, получается здесь? Под сенью Duomo. Белого орла из сказки.
— Здесь не может не получаться. Стараемся. Хотим не подвести Академию.
Еще лучше стало у нас на душе. Ко всем подаркам получить еще такую милую встречу с земляками. Почему встреча с земляками, с любыми, на чужбине — всегда радость? Кто-то, наверно, и об этом писал. Может, не разбирался, но писал.
Надо возвращаться. Завтра — Уффици.
Ранним утром, как в турпоходе, в путь. В очереди-змейке простояли около часа. Пришли рано. А то стоять бы нам куда дольше. Разноязыкая речь. Иногда смех. Никто, правда, не пел. В Италии — не грех. Кое-кто отлучался из очереди и возвращался «в строй». Она тоже отходила на полчаса. Не спрашивал. Мало ли что! Выходили из музея, промолвила:
— И вокруг здесь очень красиво. Успела посмотреть, пока ты в очереди стоял. Даже на улице и на набережной классическая красота. Как у живописцев Возрождения. Они эти городские пейзажи и писали. Неудивительно!
Какой она молодец! Ни минуты не тратит даром. Даже очередь у нее работает на искусство. И как сразу схватила главное вокруг Уффици. Я-то знаю по прежнему визиту. Полных два дня был. А она, не целясь, попадает в точку. Молодец! Природное чувство красоты. Так это называется?
Почти три часа двигались (не скажешь же «ходили» или «бродили»!) по залам Уффици. Даже упоминать о впечатлениях — лишнее. Как пересказывать песню. Или рассказывать, что такое восход солнца в горах.
Как много того, чего не видели. Привозили ли Уффици в Питер? Не могли вспомнить. Может, до нас? Или когда были в отпуске? Только в репродукциях видели Боттичелли. Самые, наверно, известные его картины. «Аллегория весны» и «Рождение Венеры». Шедевры из шедевров. Без сомнения. Никакие, даже лучшие художественные репродукции в отличных по типографскому исполнению альбомах не передают волшебный мягкий свет на этих картинах. И опять, как перед собором, не верилось, что все это видишь вблизи. В оригинале. Несколько раз возвращались к Боттичелли. Даже уже перед самым выходом. Ради этих двух картин отоит приехать откуда угодно. Если бы жили в Италии, не один раз приехали бы.
Устали так, что вечером не согласились бы даже побродить немножко вокруг гостиницы. А она совершенно неожиданно:
— Цй! Надо обязательно посмотреть одну маленькую площадь «божественной красоты», как сказала одна американка в холле нашего отеля. Пятнадцатый- шестнадцатый век. Так красиво и четко произносила название, что я запомнила. Сантис-сима аннунциата! Не как-нибудь. Что это значит? «Сантисси-ма» — святейшая? «Аннунцита» что?
— Не бомсь. Тоже что-то хорошее. Рядом с «Сантиссиомо» не поставили бы слабенькое слово.
— Тетя сказала, что площадь совсем недалеко отсюда. Что божественно красивая именно ночью. С художественной подсветкой. Как декорация к волшебной сказке. Или к классической опере. Она сама, сказала, не припомнит, к какой.
Прямо-прямо по карте наверх. Карта у нас хорошая. Найдем.
— Такая реклама! Да от туристки. Американки. Не от местной. Наверняка что-то очень красивое. И потом ночью. «Флоренция в ночи». Альбом такой можно себе представить. Нет, это не воображение. Это память.
На заре нашей истории, нашей лаборатории, когда только самые первые иностранные коллеги стали к нам приезжать, среди них был профессор фармакологии из Сорбонны в Париже. Подарил роскошный альбом фотографий. Изумительные фотографии Парижа. Улицы, бульвары, площади, здания. Все они в невообразимо красивом вечернем освещении. Такую радость нам всем доставил. Альбом назывался «Paris in Night». На всю жизнь запомнили. Блестящая яркая суперобложка с панорамой Парижа. Почему по-английски? Он не был уверен, что мы знаем французский достаточно. Переписывались и перезванивались только по-английски. Какой чуткий! Привез Париж!
Вот и мы будем иметь вживую «Флоренцию в ночи».
Нисколечко не пожалели, что решились на такой марш-бросок. Права американка! Не подвела. А то, знаете, попадаются восторженные тети, особенно из пожилых туристок, которые со слюнями так расхвалят, что только держись. Не будешь же ей предъявлять «рекламацию»? Она же ничего плохого не хотела никому.
Красота невообразимая. Бесподобный романтический вид. Тишина. На площади небольшой фонтан щебечет. Вся площадь обрамлена стройными элегантными лоджиями зданий. Без перерывов по всем фасадам. Кольцо из лоджий. Здесь, кажется, действующий монастырь. Действующий. Повезло девушкам! Жить в такой красоте. Portico!
А у себя, в Питере, мы часто гуляем по Неве, любуемся белыми ночами? Редко. Очень-очень редко. То-то и оно! Сколько упускаем. Здесь, во Флоренции, ахаем. Альбомом «Париж в ночи» восторгаемся. А свое, доступное хоть каждый день? Белые ночи! Специально за ними со всего света приезжают. А мы пропускаем. Вот бы ввести, как у нас в мединституте, отработки. Пропустил занятие — милости просим на отработку. После занятий. Вечером. Не придешь, зачет не получишь. Пропустил сколько-то белых ночей на Неве — на отработку. Иначе перестанут тебя называть петербуржцем. Мечты!
Заграничные поездки, может, полезны и потому, в них и после них начинаешь еще больше ценить красоту своих мест. Такая «мысль» не могла не посещать умы наших туристов.
И тишина тоже романтическая. Загадочная. Как будто вот сейчас послышатся голоса. И действие начнется. Площадь почти пустынна. Несколько парочек в разных концах площади тихо переговариваются. Далеко слышно. Тут, наверно, совсем особенные свидания. У романтиков. Кто специально договариваются встретиться здесь.
В этой несравненной красоте. Совсем не то, что где-нибудь на улице или в сквере. Даже в самых исторических и красивых. Вот и мы, считай, специально имеем свидание здесь. Во Флоренции много мест для романтических свиданий. Но это!
«С милым рай и в шалаше»? Да, если шалаш в раю. Нет, там рай, где нас есть! В стиле Игоря Губермана? Тем более на площади Сангиссима аннунциата во Флоренции.
Увидеть бы завтра (сегодня уже поздно, середина ночи!) ту американку и сказать ей спасибо.
— Я ее опознаю сразу. Очень колоритная! В яркой шляпке.
Мы знаем, что «в Грэции есть все!» Со школы. Совсем не все! А вот во Флоренции! Не все, но фрески Мазаччо. Перед ними замирали в восторге и плакали от красоты Леонардо да Винчи и Микеланджело Буанаротти. Бежим быстрее в церковь Мария дель Кармине! Там в дальней справа стороне зала (он забыл от волнения, как называется эта внутренняя часть церкви) маленькая капелла Бранкаччи. В ней, в ней эти фрески. Хорошо помню по своему визиту пять лет назад. Через реку. Через Арно. На той стороне города. Но на всякий случай давай уточним. У портье.
— Мазаччо? Пожалуйста! Ждет Вас. Через мост. Через Арно. Да, чуть подальше Уффици, где вы вчера были. Потом сразу направо. Да, верно, церковь через площадь. Правильно запомнили — Мария дель Кармине. Ее все знают благодаря этим фрескам. Иногда туристы приезжают специально их посмотреть. Даже без Уффици.
Она знала про эти фрески. Не просто слышала. Тихая, тихая, а такие вещи помнит. Наш человек! Хоть с искусствоведами не общается вроде. Говорит, наверно, на такие темы мало. Она «вообще у нас не очень разговорчивая», по определению нашего Вадима, всеведа «номер один». Слишком серьезная.
Мой друг только два раза видел ее «вблизи живописи». На выставках. Один раз сорвались в Эрмитаж с какой-то занудной лекции. Потянула на третий этаж.
— Бывает, что вдруг затоскую по Ван Гогу. Прихожу на несколько минут. Только к нему. Сяду на диванчик напротив его «Куста» и утопаю в нем. Разглядывала бы часами. Точку за точкой. Когда-нибудь приду «под куст» на целый день, как только разгружусь с этой дурацкой диссертацией.
Это о многом говорит, подумал он там же, на третьем этаже. Второй раз были на выставке Монэ в только открывшихся залах Главного штаба. Оба не знали, что залы уже месяц как открыли. Хорошо она смотрела на картины. Чувствовалось, что подготовлена. Что-то профессиональное было в том, как реагировало ее лицо на встречу с каждой новой картиной. Кажется, несколько лет занималась в районной художественной школе. Много кто занимался! Но мало кто так встречается с картинами. Дай ей бог здоровья. И подольше сохраниться такой. Без всяких «жизнь заела» и «суета сует».
Вот и церковь. По фото в путеводителе узнали. А он и так помнил. Не так уж много на свете церквей, где есть фрески Мазаччо. С закрытыми глазами дошел бы. Как только мост миновал.
Не мог оторвать глаз от нее. Не так уж и глазел. Не смутить бы. Не испортить ее встречу с Мазаччо. Как бы мельком, невзначай бросал взгляд. И здесь хороша! Прямо срастается с фреской. Погружается в нее. Что впечатляет ее больше всего? Он был потрясен прежде всего красками. И в прошлый раз, и сейчас. Праздник красок. Даже в сравнении с лучшими работами классиков Возрождения. И движением фигур. Они все в движении. Огромное разнообразие движений. А чем были потрясены Леонардо и Микеланджело? Всем, наверно. Остались ли какие-то документальные источники? Сколько богатств подарила им Флоренция.
Строчка из песенки детства. «А из нашего окошка только улица немножко…»
А во Флоренции, из гостиницы «Бончани»? Santa Maria Novella! Кто она, эта прекрасная незнакомка? Не знал. Не нашел ни в путеводители там же, во Флоренции, ни потом в библиотеке. Не там искал? Не туда смотрел? Кто бы ни была, загляденье. Не церковь, чудо из чудес.
Пока лишь назвал на этой странице это чудо. Чтобы название напомнило интересующимся, о чем речь. Знакомьтесь! Адрес? В самом центре города. На небольшой площади (не запомнил название) «с той стороны» улицы Панцани. Описывать неземную красоту этого чуда обычными словами — гиблое дело. А особых слов, подходящих как раз здесь, у автора нет. Где и как их найти — не знает. Она прямо перед глазами, как только ступишь на площадь.
Вся «как на ладони». Белая, в раме из голубого неба. Воздушная. Нарядная. Обаятельная. Классические симметричные пропорции. Первая и потом главная ассоциация — мраморная волшебная шкатулка из музея. Роскошно инкрустированная. Все: карниз крыши и наличники — как праздничные расшитые кокошники у русских крестьянок, беломраморный фасад — как инкрустированный небольшими прямоугольниками. Легкость и воздушность церкви не с чем сравнить. Нигде не видели такой стройности и элегантности. И такая красота стоит себе во Флоренции с середины пятнадцатого века. Сколько поколений оца радовала своей красотой! Судьба сохранила ее через все войны и события. Мария Новелла, несомненно, заслуживает намного большего упоминания и показа где только можно. Она, уверены, — не меньшее сокровище истории, чем общеизвестные Собор святого Петра в Риме и Миланский собор.
Сделала Мария Новелла им бесценный подарок. Познакомила еще с одной фреской Мазаччо. Обычно полюбоваться его фресками ходят в церковь Сайта Мария дель Кармине. Где капелла Бранкаччи, всемирно известная благодаря этим фрескам. Это за рекой. На другом берегу Арно.
А Санта Мария Новелла в самом центре. В двух шагах. Никуда ходить не надо. Только выйдешь из гостиницы.
Она, эта Мария, сделала им еще один подарок. Вывела на своего двойника — церковь Санта Кроче (Santa Сгосе — Святого креста). Такое же чудо. Пожалуй, еще прекраснее. Элегантнее, изящнее. Тоже с беломраморным фасадом. Два чуда разом? Почему нет? На свете же есть семь или, как сейчас пишут, девять чудес света? Два могут оказаться и рядом? В виде исключения. Во Флоренции, густо населенной красотой, вполне может быть. Нигде автор не читал, что Maria Novella и Santa Croce — близнецы. Может, еще не выявили? Откроют! Никто, наверно, не сможет сказать, какая лучше. Обе лучше!
Вспомнишь (если знал, конечно), что посредине правого крыла церкви Санта Кроче в полу каменная плита над могилой великого Микеланджело, ничего добавлять не надо. В этой же церкви и деревянное распятие его работы. И уже не хочется упоминать ни уникальные фрески, ни один из самых красивых алтарей, ни художественный музей церкви Санта Кроче во дворе монастыря при ней.
До свидания, Флоренция! Спасибо тебе сердечное. Ты осталась с нами навсегда.
Рим — вечный город! Можно ничего не добавлять.
Написал последнюю фразу, и пришла на память фраза Сергея Стадлера, нашего скрипача-виртуоза, народного артиста России. С блеском выступал более чем в сорока странах мира. С 1982 года, когда он, двадцатилетний, стал лауреатом Первой премии на конкурсе Чайковского в Москве.
Выступал как-то осенью в Павильоне роз в Павловском парке. Как иногда он делал, перед исполнением очередной пьесы говорил пару слов о каждом из выдающихся скрипачей, ставших вехами в истории игры на скрипке. О Хандошкине, Львове, Крейслере, Изаи и других. В конце концерта, перед очередным исполнением, сделал паузу, по-моему, звучащую паузу, выдохнул:
— А теперь Паганини. Его очередь. О нем и говорить ничего не надо. Вершина! Выше Паганини не было и нет никого.
Зал затаил дыхание, потом ответил глубокой теплой паузой и «выдал» какие-то необычно теплые (!) аплодисменты. Не громкие, не бурные, не восторженные. А какие-то нежные. Если так верно назвать. Как признательность Сергею — за то, что нашел такие сердечные слова о Паганини. И благодарность Никколо Паганини — за то, что заслужил именно так о нем сказать. С таким теплым вздохом. Как о близком, дорогом человеке. Сергей мог уже и не играть каприсы Паганини.
Вот и я о Риме. Можно, конечно, добавить. Но вряд ли нужно. Финишная прямая.
В этом путешествии по Италии и в этой книжке. На финише, известно, надо бежать как можно быстрее. Изо всех сил. Вот и я постараюсь как можно быстрее закончить дистанцию. Дописать, как могу короче.
Вечный город. Каждый день. С утра до вечера. Потом до ночи. И до следующего утра. Без перерывов. И так вечно из года в год. Это автор сам открыл. Не вычитал.
Так и подмывает продолжить — «город на семи холмах». «Столица современной Италии» — упоминать не хочется. А ведь пишут. Не только в путеводителях, справочниках, энциклопедических словарях. Их, авторов, можно понять. Чувствуешь себя увереннее, спокойнее, когда скажешь или напишешь что-то известное, пусть и банальное. Как подстраховался. Проверенная временем информация.
Не так уж важно, вставляешь или нет слова «как известно» или «как хорошо известно». Зачем тогда повторять? Принято! Стандарт?
В этом рассказе тем более неуместны такие «откровения», повторяющие общеизвестные истины. Здесь даже не об Италии. Только о «Задушевной Италии». О событиях в душе «частного лица», случайной личности и для Италии, и для России. На фоне Италии. Совсем особой для автора среде временного обитания. Растянутого памятью на очень долго.
Событие для любого гражданина планеты. Для россиянина в том числе. Даже особенное. Почему? Нет, не потому, что в Италию не выпускали суровее, чем в другие страны. В «социалистические страны» или «страны народной демократии», как многие годы их было принято величать. Во всем мире их называли «восточно-европейскими». По «чисто географическому критерию». Без политики и высоких материй. Для нас, нашей страны, Италия — «член агрессивного военного блока НАТО». С ней надо «ухо востро».
Не забывать, прежде всего, о бдительности.
Автор проездом (точнее пролетом) в Милан. Шестьдесят шестой год. Начинающий фармаколог. На первый в его жизни международный симпозиум. Антидепрессанты. Лекарства для лечения депрессий. Организаторы заприметили его первые статьи в международных научных журналах. Решили, сказали при встрече, не откладывая, познакомиться лично с незнакомцем. Пригласили. Не смутившись, что еще совсем зеленый. А участники — зрелые известные специалисты из разных стран. От Италии до Соединенных Штатов.
Помогли организаторам рассказы кого-то из американцев, кто посетил только открывшуюся лабораторию психофармакологии. В Ленинграде. Первую и тогда еще единственную в Советском Союзе. Что этот новичок свободно говорит по-английски. Общительность была тоже отмечена. Для ассортимента в меню-программе. Тем более коллеги из экзотической для них тогда Russia. Первый выезд из СССР. Они не могли не приметить, как потом признались, что он приехал по личному приглашению Оргкомитета. А не «был послан» Минздравом или Академией наук, как обычно бывало. Говоря по-нашему, на «советском» языке тех лет, им, иностранным ученым, «спускали» участников сверху. С нашего верха. Из Москвы. Что очень часто не совпадало со списками коллег, кого организаторы международных конференций персонально приглашали. Бывали настоящие трагикомические ситуации. Например, на конференцию рентгенологов приезжали психиатры и хирурги. Но важные персоны по своим административным титулам. Директора, завы, начальники отделов в Минздраве. Командировка за границу, особенно в западную страну, была вознаграждением за услуги, оказываемые партии и государству. Начальство «давало» командировки «своим людям». Если сказать прямиком, «своим слугам». Не слугам Отечества, не трудягам науки, не кудесникам практической медицины. И даже не проверенным в боях патриотам Родины.
Если кого-то, даже из всемирно известных специалистов, приглашали «по своей политической безграмотности», этому специалисту и администрации учреждения, где он работал, Минздрав делал мощный втык. «Приглашать должны Министерство здравоохранения Советского Союза. Организацию, которой подчиняется институт, где работает этот специалист. Что он за персона, чтобы его лично приглашать? Много в стране профессоров. Всех и посылай за границу? Напишите сразу им. Чтобы такие происшествия никогда не повторялись». Вот такие пироги. Начальство. Дисциплина. А то вообще не поедешь никуда. Никогда.
Москва осталась позади. Впереди Рим! Выходи на улицу, иди, куда глаза глядят. Гуляй, Русь! Вырвался!
Время тогда было тяжелое. Когда оно было легким? Это сейчас, через полвека — как проснулись, стали оттаивать, говорить не по лжи. Где раньше были? Всегда страх сковывал? Ну хотя бы в девяностые. О шестидесятых, семидесятых кто бы правду приоткрыл. Если «железный занавес» приподнять не по силам. Свидетели! Где ваше слово?
Речь здесь не о «советском народе», не о «трудящихся», не о «нашем населении», не о «передовой советской интеллигенции». Много было общего у наших сограждан. Хотя бы у тех, кто по работе выезжал или предполагал выехать за границу. «Кандидатов на поездку». «Намеченных». Когорты, можно сказать без преувеличения, артистов, ученых, врачей, строителей. Чертами эпохи были невыездные, отказники, эмигранты, невозвращенцы. О них много написано. Но никто, насколько знает автор, не описал, пусть не протокольно, не стенографически, трагикомедию выездных комиссий. Где о них прочитать? Были ли сценарии, документальные фильмы, пьесы? В каком телевизоре показывали? Какое радио рассказывало. Выпал этот «сюжет»! А через эти врата ада проходили все (!), готовившиеся ехать за рубеж. Все! И такая «деталь» выпала. «И никто не узна-а-ет, где моги-и-илка моя». Нелепо получается. Про пакетики растворимых супов, про кипятильники и плитки у артистов балета Большого театра в отелях Парижа и Лондона прочитать можно, о выездных комиссиях — негде. Балет Большого театра — это, конечно, очень много. Если не по количеству, то по славе.
«Фильтры» государства, просеивающие всех своих граждан. Отбраковывающие неугодных. Те, кто этим занимался, делали вид, что они что-то проверяют. Особенно важное для государства.
Их должны были проходить тысячи и тысячи людей. Тоже, почти как балет, всемирно известных, «но» ученых, писателей, художников, инженеров. Что тут перечислять! Всех профессий и возрастов. Разных заслуг перед страной. От героизма в Великую Отечественную войну до строительства колхозов и воспитания школьников. «Таков порядок»! Да, но незаконный. Какой закон его учредил? Еще одна тайна произвола? Где свидетельские показания об этих комиссиях? Об издевательских вопросах и унижающих решениях, прикрывавших беззаконие властей, запиравших без решеток граждан внутри «лагеря социализма». Лишавших людей свободы. Свободы перемещения, гарантированной Конституцией. Тем самым соучаствующих в преступлении, в нарушении Основного Закона страны. Где репортажи? Как с футбольных и хоккейных матчей. Прямая речь участников, обвинителей и обвиняемых. Не до стенограмм?
Не дошла очередь до оглашения правды о выездных комиссиях? Устарело? Обо всем не расскажешь! Удобные ответы. Выручат.
Вспомним хотя бы описания гастролей артистов Большого театра. Наш балет «впереди планеты всей». Всеобщее снаряжение в чемоданах: пакетики быстрорастворимых супов и каш, кипятильники и электроплитки. Для дешевого и быстрого «самопитания» в гостиницах. Сэкономить жалкие доллары для того, чтобы что-то купить себе, родным. Запах кухни в коридорах гостиниц, где жили наши артисты. Страх, что на тебя донесут зоркие «сопровождающие», которых называли «пастухами». Грозные наставления выходить на улицу не меньше, чем тройками, не вступать в беседы с иностранцами, особенно опасаться заговаривающих по-русски. Бывшие эмигранты, ловкие шпионы и провокаторы, агенты НТС.
«Выездные комиссии», о которых все знали и говорили, не таясь. Считали, что таков порядок. Но однажды оказалось, что эти комиссии приравнены к государственной тайне. Поэтому, упаси тебе боже, упомянуть о них иностранцу. Все равно какому — «господину X из западной страны» или «товарищу (!) Иванову из дружественной Болгарии, народно-демократической братской страны». Ино-странцы! Комиссии, главной задачей которых было унизить кандидата на выезд и запугать его. Такой униженный потом послушнее.
Приезд в Рим ознаменовался для нашего героя не одним комическим случаем. Как нарочно подстроили. «В жизни всегда есть место подвигу»? И комедии. И трагикомедии.
В том случае даже начало поездки было не без юмора. Приехал в Москве в аэропорт. Показывает билет на Рим, иностранный паспорт с визой.
— А вам не сюда, — говорят. — Тушино-1 (насколько помню, Шереметьево еще не было).
— Извините, но меня в Минздраве предупредили, что Ту-шино-2. Ведь Тушино-1 — это закрытый, правительственный. А я не правительство.
— Нет, все правильно. Ваш номер рейса. Время вылета. Все правильно.
— А как я туда доберусь? Уже такси отпустил. Могу опоздать.
— Не опоздаете. У вас времени много. Такси подъезжают сюда каждую минуту. Здесь недалеко.
Верно. Только вышел, подъехало такси. Высадился пассажир.
Он шоферу:
— В Тушино-1 довезете?
— Один? — Само удивление в глазах. Встревоженность. — Там только правительственные рейсы. Ошибка. Вернитесь. Спросите еще раз.
— Спасибо. Она мне объяснила, чтобы я не удивлялся. Один! Не перепутайте, — сказала.
— Ну что ж. Один так один. Поехали!
Подъехали к зданию аэропорта. Ни души.
— Вот видите. Здесь даже никого нет. Поехали обратно.
— Извините. Я мигом. Войду, и сразу назад. Спросить у живого человека. Чемодан оставляю у вас в багажнике. Ничего?
Вхожу. Абсолютно пустынное здание. Аэропорт? Никогда такое не видел. Ни в жизни, ни в кино или по телевизору. Как новое здание. Еще непринятое. Кругом только стекло. Стены, стены, потолок, двери. И он один. Маленькая фигурка в громадном дворце. Не к кому обратиться. Никаких стоек, где регистрируют. Воздух не шелохнется. Тишина могильная, как в фильмах ужасов. В зловещих пещерах. Здесь в стеклянной пещере. Еще чуть-чуть и будет по-настоящему страшно. Уже дрожь начинается.
— Доктор Нилин? Вы в Италию. Рейс такой-то.
Утверждения. Не вопросы.
Откуда голос? Узнал меня. Микрофон? Людей здесь нет. Мистика продолжается. Повращал голову окинуть взглядом второй ярус (или балкон называется здесь?). Осмотрел даже потолок. В дальнем углу балкона что-то шевельнулось. Не сразу заметишь. Высокая фигура в военной форме. Медленно спускается на первый этаж. Как командор в опере «Дон Жуан». Медленно, как наплывом, приближается ко мне. Это он говорил. Он. Человеческим голосом. Кто такой? Откуда знает меня? Как опознал? Ведь не ошибся.
Подошел. Подполковник. Рост под два метра. Гигант. Еле заметная улыбка. Это уже хорошо. Не так опасно. Не засада. Не террорист.
— Проходите на посадку! Милости просим!
Мягкий приятный голос. Очень вежливо звучит.
— А где ваш багаж? В такси? Сейчас принесем. Не беспокойтесь.
Что происходит? Куда я попал? Декорации детективного фильма. Съемки вроде не ведутся. Все перепутали? Что они? Приняли меня за ревизора? Почище гоголевского. Кто меня подставил на роль ревизора?
Молоденький капитан вносит чемоданчик. С шофером наш герой расплатился перед тем, как вылез. Капитан тоже улыбается. Похоже на подполковника.
— Пожалуйста. Я отнесу в самолет.
Второе действующее лицо в комедии. Не считая нашего героя, моего друга. Куда влип?
— А регистрация?
— Ничего не нужно. Все оформлено.
Как бы вы, читатель, чувствовали себя, попав в такую загадку?
Подполковник:
— Не хотите ли подняться на второй этаж? Там очень неплохой буфет. И платить не надо.
Батюшки! Это еще что? Коммунизьм наступил? Пока до аэропорта добирался. Никакого кофе пить не стал. Ни чая. Не до них.
Остался на балконе. Подошел к перилам. Смотреть вниз на первый этаж. Пугающая пустынность. Сказка продолжается?
Добавить комментарий